Обратная сторона личной свободы
Шрифт:
– А у Димки губа не дура, – сказал вошедший, бесцеремонно её разглядывая. – Как тебя зовут?
– Людмила, – сказала она и спросила: – А тебя?
Получилось с некоторой игривостью, хотя она всего лишь попыталась перевести их общение в дружеское русло. В том смысле как аукнется, так и откликнется. Хотя, чего бы этому другу настаивать на том, чтобы она открыла? Ночь на дворе! У неё оставалась надежда, что авось обойдётся.
Не обошлось.
– Меня зовут Фил.
– Филипп, значит?
– Фил, – повторил он жестко. – А ещё я терпеть не могу, когда всякие тёлки при знакомстве уточняют: как Киркорова? – Он кого-то передразнил. – Как Головко!.. Мать моя с этого дубины стоеросового тащится, а мне страдай.
– А, по-моему, красивое имя.
Она ещё надеялась его смягчить.
– Люсенька, – он подошёл и двумя руками взял её за ворот футболки, – какая ты все-таки глупая.
– П-почему? – От его непробиваемости и от страха она даже начала заикаться.
– А потому, что думаешь, будто меня можно заболтать. Не на того напала, крошка.
И он рванул обеими руками за ворот так, что футболка свалилась с нее двумя неровными полосками, обнажив грудь, лишь чуть прикрытую бюстгальтером-«анжелика».
– А что это тут у нас? Красивое белье любишь? Я тоже люблю. Оно рвется гораздо легче, чем некрасивое.
– Я скажу Димке! – закричала она. – Он с тобой разберётся.
Фил захохотал, не выпуская её из рук.
– Ой, как я боюсь! Кому он быстрее поверит? Другу или почти незнакомой те ке? Я скажу, что ты сама меня сюда пригласила, и сама мне дала.
Людмила съежилась и заплакала, но он ещё грубее рывком отдернул закрытый было полог и толкнул её на кровать.
– Под рыдания я еще трахаться не пробовал, – заявил он, с силой раздвигая её ноги. – Под стоны – да. Но и ты застонешь. Просто я не люблю долгих прелюдий. Они нужны тем, кто слаб в мужском деле, для меня это не подходит. Как ты уже догадалась.
И он впился в её губы так, что и в дальнейшем Люда ничего, кроме боли, не чувствовала. Потом он просто отодвинул её от себя – отшвырнул – и повернулся к стене, чтобы тут же заснуть.
Так Людмилу ещё никто не унижал. То есть встречались ей пару раз не слишком ласковые мужчины, но чтобы вот так, нисколько с ней не считаясь? И главное, за что? Понятное дело, попасться в руки рядовому насильнику, маньяку или садисту, но тому, кто объявляет себя другом твоего парня? А как же, скажи мне, кто твой друг, я скажу, кто ты? Сколько раз можно наступать на одни и те же грабли? И вообще, почему она решила, что Димка – хороший человек?
Ее одолевали вопросы, и тщетно она задавала их самой себе. Вопросы отодвигали случившееся куда-то в глубь сознания, и потому унижение не воспринималось так остро. Хотя за ними грозно вставал куда более страшный вопрос: а что, если Димка этого человека вовсе не знает? Тогда он не поверит, что Людмила жертва, а, скорее, решит, что она сама привела сюда этого… Филиппа!
Людмила потихоньку сползла с огромной кровати, на которой была по очереди с двумя мужчинами, и пошла в душ.
У Димки в квартире была самодельная душевая кабина. Внизу небольшой поддон или основа из такого же материала, как и рядом стоящая раковина, – она не могла подобрать другого названия, а поверху – изогнутая дуга-направляющая из нержавейки, на которой крепилась штора – тоже со звездами. Димка вообще, кажется, любил всё, связанное с небом. Надо посоветовать ему, чтобы после армии он пошёл учиться на астронома…
О чем она думает! Никакого Димки больше не будет, потому что сейчас Люда домоется и уйдёт. Она никогда не сможет рассказать ему, что случилось на его кровати всего через полтора часа после ухода хозяина.
Она больше не спрашивала неизвестно кого: за что? Есть за что! За то, что наплевательски относилась к своей жизни. За то, что не уважала саму себя и позволяла другим себя не уважать. Стоит ли удивляться тому, что наконец пришла расплата.
Людмила представила довольное лицо Фила. И то, как легко он пресек её попытки сопротивления, и ей стало обидно. Да что там, Люду вдруг взяло такое зло, что эта волна захлестнула её, смывая всякие там условности и издержки воспитания.
Это было такое зло, которое не рассуждает. Примитивное зло. На весь белый свет, и на Фила в частности.
Почему они все думают, будто с Людой можно не церемониться? И бабка, и родители, в смысле родная мать, и этой ублюдочный Фил?! Все до последнего!
Потому что она не может постоять за себя? Так они глубоко ошибаются.
Она вышла из ванной в огромном банном полотенце – как раз таком, как любила, чтобы им можно было замотаться, как в кокон, и прошла на маленькую кухоньку.
Ещё, когда они заходили сюда с Димкой, она успела увидеть, что на кухонном столе возле мойки стоит набор ножей.
– Немецкие! – похвастался Димка. – Знаешь, какие острые!
Теперь она хотела в этом убедиться, что называется, на живом примере.
Она подозревала, что у неё что-то случилось с головой. И в самом деле какая голова выдержит, чтобы все, кому не лень, в неё лезли или пихали туда, как в мусорный ящик, всякую ненужную ей информацию.
Это даже хорошо, что у Людмилы нелады с головой. Потому что, будь она в полном порядке, сейчас бы начались всякие там сомнения – льзя, нельзя, а тут можно действовать так, как хочется… твоей левой ноге!
Словом, она пошла в кухню и выбрала там самый длинный нож. Прикинула, что у Фила руки длинные, но она всё равно должна его достать. Именно таким ножом.
Этот Филипп вообще по сравнению с Людмилой такой огромный. Не то что Димка, его параметрам Людмила вполне соответствовала.
Почему она говорит о Димке в настоящем времени? Теперь ей нужно привыкать к слову «был». Да, именно так: у неё был Димка, хороший парень, который почему-то водился с плохими парнями. За что и поплатился. По крайней мере свою Милочку он потерял…