Обратная сторона личной свободы
Шрифт:
– Потому что ты пока еще не женщина, а просто маленькая девчонка.
– Мне, между прочим, уже исполнилось восемнадцать.
– Да, ты просто старуха!
Они расхохотались.
– Как ты считаешь, военная форма мне идет?
– По-моему, не очень.
Он взял её за руку и спросил без перехода:
– А когда ты мне отдашься?
Людмила остолбенела. Его слова показались девушке такими оскорбительными, что она выдернула руку из его руки и зашагала в обратном направлении.
«В последнее время я только и делаю, что от кого-нибудь убегаю!» – тяжело вздохнула она и тут же споткнулась, потому что Дмитрий с разбегу схватил её за плечи и, чуть запыхавшись, произнёс:
– Ну ты и горячая! Прямо кипяток. Прости меня, а? Я ведь нарочно сказал гадость, чтобы взглянуть на твою реакцию. Думал, драться будешь или посмеешься вместе со мной, а ты повернулась и пошла… Вообще-то я сказал бы, что больше не буду, но это неправда. На самом деле я люблю прикалываться.
– Прикалывайся над кем-нибудь другим. Есть девчонки, которые любят безбашенных парней.
– А ты, значит, не любишь?
– А я нет. С такими приколистами, может, и весело, но ненадёжно!
– А ты хочешь найти надежность?
Он притворился изумлённым, а сам опять наблюдал за ней, вроде на неё и не глядя.
– А ты не хочешь?
Она подхватила это его «а», с которого он теперь начинал каждое предложение.
– Милочка, – протянул он, – давай не будем фигнёй заниматься. Это как на канате балансировать. Чуть в сторону больше положенного возьмёшь, сразу и свалишься. Мы с тобой толком и не познакомились. Пойдём ещё в какую-нибудь кафешку? У меня осталось триста рублей.
Людмила посмотрела на него: неужели не шутит? Куда можно пойти с тремястами рублями?
– В «Пиццу-хат», – ответил он на её вопрос. – Мы возьмём полпорции пиццы, сок, и ещё на какой-нибудь салатик останется. Ты не думай, я не всегда такой бедный. Я даже могу быть очень богатым. Тут один хмырь предлагает купить у меня картину. Он считает, что я пишу в его манере. Хотя на самом деле эта моя манера, может, схожая с манерой Игоря Трофимова, которого я очень люблю. И пояснил для нее: – Игорь Трофимов – московский художник. Талантище! Точнее сказать, даже российский художник, потому что его знают все, от Москвы до самых до окраин.
– А зачем хмырю картина в его манере?
– Чтобы выдать её за свою. И продать раз в десять дороже.
– А почему ты не продашь её раз в десять дороже?
– Глупая девчонка, – сказал он с неожиданной нежностью. – Дмитрий Князев – это кто? Пока никто. А Велемир Ковригин – модный художник. По-моему, самый обычный подражатель! Но держит нос по ветру. Даже картины подписывает похоже на подпись Трофимова, но при этом так, чтобы никто не придрался…
– Судя по твоему снисходительному тону, ты и сам собираешься стать модным художником?
– По крайней мере, выйдя за меня замуж, ты не прогадаешь. У тебя будет всё, о чём только может мечтать женщина.
Странно, что эти его речи вовсе не показались Людмиле хвастливыми. При том, что она увидела его впервые с лопатой в руке, копающим самую обычную траншею.
Что-то было в Димке такое, чего не было в её бывших парнях. Ни в Переверзеве, ни даже в Рыжем, который до сего времени стоял далеко в стороне от ребят, с которыми она встречалась в своем училище или знакомилась на дискотеке.
Он был другой. Когда Люда общалась с Димкой, ей отчего-то вспоминалось детство, самые светлые его картины. Например, как она ездила в пионерский лагерь на берегу Черного моря. Или ловила с отцом рыбу на тихой речке в деревне Коркино, где жила мама её отца… Отчима!
Папина мама, как и родители, тоже никогда не рассказывала Людмиле, что та не её родная внучка.
Правда, бабушка была строга, называла её Людмилой, но до сих пор помнились ее руки, когда она заплетала внучке косу или укрывала одеялом в прохладные ночи начала лета…
Людмила думала о Димке как-то объёмно, что ли. Ей было хорошо с ним и уютно. Если на то пошло, он даже спас её от полного разочарования в жизни и близких людях.
Вначале ей стыдно было рассказывать ему, почему она ушла от бабки. А потом, подбадриваемая его вниманием, она потихоньку всё и рассказала.
– Рано или поздно ты всё равно бы об этом узнала. А не говорили тебе до срока потому, что ты ещё маленькая была. Какую цель преследовала твоя бабушка, я не знаю, но ты на неё особо не злись. Просто она, похоже, не слишком деликатная женщина. Считает, что лучшее лечение – это шок!.. Шучу, конечно, но кто обещал, что все наши близкие непременно должны быть людьми без недостатков, честные и правильные? Вот увидишь, ещё немного времени пройдёт, и ты их простишь. Всех. Сейчас пока не можешь? Ну и не надо. Не торопись, говорят, время – лучший доктор.
Они куда-то шли – Димка вёл Люду в свою любимую кафешку и рассказывал, что у него есть своё жилье, он не какой-нибудь там бездомный солдат, и когда она квартиру увидит, поймёт, что им будет, где жить, так что со свадьбой можно и не тянуть. Правда, Люда принимала его слова о свадьбе как шутку. Не станет же человек говорить об этом всерьёз при второй встрече!
Недаром она удивлялась, что он не ходит домой, к родителям. Зачем, если у него есть своя квартирка в старом фонде, «сталинская», с высокими, три с половиной метра, потолками, с огромной комнатой, в которой имелась отделённая пологом кровать.
Димка рассказывал о квартире с удовольствием, так что даже Люда захотела в ней побывать.
– А откуда у тебя появилась квартира? Ты на неё заработал?
– Дядька мне её оставил, когда в Америку сваливал, – ответил он на её вопрос. – У него на хвосте уголовка висела, так что не до недвижимости было.
– Значит, твой дядя – бандит?
– Что-то вроде того. Но в Америке он уважаемый бизнесмен, а у них с законом строго…
Какой-то Димка всё же странный. У него свои понятия о честности и порядочности, а Люда воспитывалась в семье, где такие понятия были четко разграничены: бандит так бандит, его следовало стыдиться, а не рассказывать о нём первому встречному, ничуть не стесняясь.