Обратная сторона Японии
Шрифт:
Зорге снова оказался фантастически удачной находкой. Открывает Бакатин архивы КГБ? У ГРУ тоже есть чем ошарашить «демократическую общественность»: Зорге был двойным шпионом! А при ближайшем рассмотрении тройным и даже четверным! Прошла борьба с пьянством, и даже президентам не возбраняется теперь падать в речку, укушавшись до свинского состояния? Нет проблем: вы знаете, как Зорге пил? Срочно надо на обложку свежего номера голую бабу, но с политическим подтекстом? Пожалуйста: Зорге – сексуальный маньяк, обесчестивший всех женщин германского посольства и пристававший к полицай-комиссару Майзингеру!
И вот ведь что интересно: для каждого специалиста по Зорге действительно есть реальная основа для занятий. Странным он был человеком, удивительным, объемным – этот Рихард Зорге. Мне кажется, такие люди только в то время и могли жить. Сейчас Зорге не влез бы, не поместился на наши улицы, так и стоял бы у здания ГРУ, возвышаясь над всеми и не глядя ни на кого, как стоит сейчас его памятник на этом месте. За пару десятков лет своей жизни он обеспечил работой кучу народа. Да, наверное, он был великим шпионом. Вполне возможно, что и двойным, – почему нет? Впрочем, говорят, что двойные агенты столько не живут. Был он и великолепным журналистом, который, не зная досконально языка и не имея базового образования, понял страну и людей, в ней живущих, а поняв, делал прогнозы, которые удивительным образом сбывались, удивляя «спецов». Был он геополитиком, когда слово это не снилось даже отцам тех, кто сегодня вворачивает его куда попало, не понимая смысла. Был он и… Много кем был Зорге. Мне важно, что он просто был.
Я много раз видел его фотографии, сделанные в Токио, и не понимал, но чувствовал, что что-то не так, что-то важное ускользает от меня, уходит. Чтобы понять, пришлось в Токио пожить. Конечно, это была совсем другая жизнь – в Токио начала XXI века. Да и я, к счастью, не шпион. Мне было проще: общение с русскими почти каждый день, море иностранцев на улицах, да и японцы совсем не те, что 70 лет назад. Но там, в Токио, я впервые понял, что такое быть одному, что такое тоска, извините за банальность, по родине, усугубляющаяся к тому же внешней и внутренней «крайней азиатчиной» страны пребывания. Попробуйте каждый день ходить по улицам, возвышаясь на голову, а то и на две над окружающими, выделяясь из толпы цветом кожи и волос, языком и разрезом глаз. Попробуйте каждый день приходить в комнату площадью в шесть татами и устраиваться на ночлег, зная, что в щель занавесок за вами внимательно наблюдает в бинокль 80-летняя старушка из дома напротив. Ерунда это, если представить, каково было Зорге в его ситуации в ТОМ Токио.
Думая об этом, я пришел к выводу, что наверняка у него были «смягчающие обстоятельства», что жил он, допустим, где-то во дворе германского посольства, на улицу выходил редко, общался все больше с женой посла Отта, и черт еще знает, что могло быть, на что я надеялся, – надеялся, что ему тогда не было так плохо, как я об этом думал. С этой мыслью я пришел однажды к своему другу – русскому ученому Василию Молодякову, живущему в Токио давно и немало знающему о Зорге в силу научных пристрастий. Молодяков – один из немногих людей, понимающих смысл слова «геополитика» и представляющих, о чем идет речь, когда говорят о журналистской и научной работе Зорге. Мы полистали книги и очень скоро нашли описание места, где жил Зорге, у одного отечественного историка.
Топография
Из описания явствовало, что дома вдоль бывшей улицы Нага-дзака перестроены, а сама улица переименована в Отафуку-дзака. Найти ее можно по отличительной примете: рядом с местом, где находился дом Зорге, ныне стоит 18-этажное здание полицейского общежития. Других примет нет.
Сборы были недолги. Зная, что речь может идти о тех кварталах Адзабу-Роппонги, в которых и тогда и сейчас селилось множество иностранцев, мы немедленно туда и отправились. Больше четырех часов плутали мы по Адзабу, а круги, выписываемые по улице Гайэн-Хигаси, стали настолько часты и назойливы, что на нас с опаской начали коситься матерящиеся с хабаровским акцентом хостесс этого веселого района. Никто из японцев ничего подсказать нам не мог, никто про такую улицу и слыхом не слыхивал, а когда я предложил поинтересоваться у полицейского, доктор Молодяков резонно ответил: «И что мы скажем? Помогите нам найти дом русского шпиона, он тут недалеко от вашего общежития должен быть? Нет, я лучше молча поищу».
Улицу Отафуку-дзака мы все-таки нашли. Нашли, когда уже начало темнеть, и сами не поверили в свою удачу. Тем более что никакой 18-этажной общаги и в помине не было рядом. И вот когда я увидел, где жил Зорге, я понял, чего мне недоставало в представлении об этом человеке. Дом советского шпиона стоял в нескольких сотнях метров от советского посольства. В те времена между ними не было хайвея, Американского клуба и садомазохистского «рабу хотэру», воспетого Дашей Асламовой, и вполне возможно, что, выйдя на улицу, Зорге мог видеть посольство СССР. В 30-х го дах прошлого века оно находилось там же, где и сейчас.
Мы стояли на этой улице и пытались представить, как должно было быть трудно человеку, не просто иностранцу в чужой стране, а шпиону, работающему против всех, кто его окружал, – против Японии, Германии, Америки, как трудно ему было одному! Попробуйте вообразить, что такое каждый вечер возвращаться домой мимо стен посольства единственной страны, где, как он думал, его знают и ждут. Пусть не сегодня, пусть после войны, но ждут как своего. Каждый день – утром и вечером проходить, проезжать мимо стены, за которой свои. Каждый день на грани фола – девять лет. А фол для него – не высылка и даже не тюрьма, а веревка и люк, который однажды все-таки провалится прямо под ногами. Теперь мне стало понятно и отчасти – от миллионной части – прочувствовано все: и женщины, флирт с которыми был не столь приятен, сколь опасен, и пьянство – извечное русское лекарство от тоски, и мотоцикл – как приятное лекарство от жизни. И такой от этого чувства мороз по коже…
Знаете, когда я встал на этой улице, у меня остался только один вопрос: как Зорге вообще выжил в Токио 30-х, не наложив на себя руки? Но и на этот вопрос я нашел ответ.
Снова лирика
Пиво, вино, мотоцикл и женщины – это были клапаны души Зорге. Через них он выпускал пар, и благодаря им его душа нашла успокоение и память. В ресторане «Золото Рейна» у папаши Кетеля он встретил поющую официантку Ханако Исии, которая, возможно, выполняла и функции хостесс – болтала с клиентами. Мы до сих пор не знаем, на каком языке они разговаривали, но, скорее всего, на японском – у Зорге был достаточный словарный запас для бытового общения. Что же касается ее, то мне доводилось читать о трогательной любви Ханако к Советскому Союзу и чуть ли не о ее преданности делу Коммунистического интернационала и Разведуправления РККА. Какой бред!
Маленькая японская девочка по уши влюбилась в вечно пьяного, но щедрого и огромного хэнна-гайдзина на мотоцикле. Странный иностранец задел в ней что-то, что потом позволило ей перенести допросы в контрразведке. Она о многом догадывалась, и это «многое» были не только другие женщины. «Разве не естественно ТАКОМУ мужчине иметь нескольких любовниц?» – писала она в своих мемуарах. На допросах в контрразведке она не сказала ничего и о других своих догадках, гораздо менее безобидных, а Зорге в это время просил прокурора оставить Ханако в покое: «Она со временем выйдет замуж за школьного учителя. Прошу вас, не вмешивайте ее в это дело».
Ей не нужен был школьный учитель. После войны Ханако Исии два года осаждала тюрьму Сугамо, добиваясь разрешения найти и похоронить прах Зорге по-человечески. Ее презирали и над ней издевались, но в конце концов уступили. Из общей могилы неопознанных трупов она достала крупный череп с золотыми коронками и кости ног, одну короче другой (память о ранении в Первую мировую), с засевшими в них осколками. Из коронок Ханако сделала себе кольцо и носила его всю жизнь. Она просила Зорге жениться на ней, хотела от него ребенка. Получила только кольцо. Наверное, когда она умерла (совсем недавно – на рубеже столетий), кольцо сожгли вместе с ней.