Обратно в ад
Шрифт:
— Можете не волноваться. Оправили обратно на Родину. Сюда она не вернётся.
— Вижу, работу вы проделали колоссальную. Рад, что у вас всё под контролем.
— Я лишь следую зову совести.
Дуплов тоже был рад, что всё сложилось нужным образом. После того, как в июле Чарторыйские спровоцировали полномасштабные боевые действия в Галицко-Волынском княжестве, Тимофей заподозрил, что дело пахнет жареным. Особенно его смутило требование литовского князя немедленно разорвать отношения с СРК и направить новгородскую дружину для поддержки повстанцев. Такая позиция Чарторыйских Дуплову пришлась не по вкусу.
Но
Трагедию предотвратить удалось, Тимофей убедил Василия Степановича выждать некоторое время, но тем самым навлёк на себя подозрения старого князя: усомнился Василий в преданности главы тайного приказа, а Тимофей понял, что если не предпринять решительных действий, подозрения с каждым днём будут крепнуть, пока не полетят головы.
И Тимофей, что лучше пусть полетит голова великого князя, чем его. И тогда вспомнил он про Артёма Вострякова. Очень удачно получилось, что Артём враждовал с Василием и что он являлся одним из немногих, кто мог одолеть великого князя. Кроме того Артём был человеком сторонним, с Дупловым никак не связан, и в случае неудачи глава тайного приказа останется чист.
Тимофей поговорил с Вероникой, которая уже давно точила на деда зуб и через неё вышел на Артёма. Ну и условились они: если Василий погибнет, тайный приказ не трогает Артёма, а Артём — Тимофея. Такой вариант устроил обоих.
А сейчас Тимофей чаёвничал с начальником следственного отдела ГСБ — Павлом Безбородовым, который являлся племянником нынешнего председателя княжеской думы. Тимофей ещё не знал, кого поддержать: Безбородовых или Голицыных. С одной стороны, за Голицыными — большая сила, с другой — противников их тоже слабыми не назвать, и Тимофей не мог не прельститься возможностями, которые открывало сотрудничество с последними. А ещё сыграло роль то, что Безбородовы были готовы говорить на равных, а не с позиции той самой силы, которой Голицыны, вероятно, скоро лишатся.
— Надеюсь, и дальше будете следовать этому зову, — произнёс Павел Борисович. — Страна в опасности. Не только внешние, но и внутренние враги раздирают её. Нельзя мириться с тем беззаконием, которое творится у нас в последние годы.
— Разумеется, — согласился Тимофей. — То, что сейчас происходит — вопиющий произвол. Разве можно терпеть? Скажу так: с нынешней властью нам не по пути, коли она подобное допускает. Рад, что есть такие люди, как вы, которые стремятся установить справедливость и защищают закон. Один род уже пострадал от произвола, а что потом? Кто следующий? Роды беднеют, княжеская казна терпит убытки. Необходимы меры, и я со своей стороны готов оказать любую помощь.
— Это не останется забыто, — произнёс Безбородов.
— Не корысти ради, Павел Борисович. Не туда Союз дорога завела, раз такое творится.
— Когда канцлер представляет интересы только одного рода, ситуация складывается предсказуемым образом. Но через год всё изменится.
— Планируете избрать нового канцлера?
— Именно. Только там можно сформировать честное правительство.
Мы с Ирой сидели в малой столовой и завтракали. Столик был накрыт узорчатой скатертью, в центре стояли салфетница, искусственные цветы, заварной чайник. Окна выходили на сторону гостевого дома, чей фасад виднелся сквозь пожелтевшую листву берёз. От всего здесь веяло покоем и умиротворением.
Сегодня была суббота, и мы посетили поместье. В будни Ира училась, поэтому приходилось жить в городской квартире, но на выходные мы решили выбраться в усадьбу.
Даже не помню, когда в тут было так же спокойно, как сейчас. В доме проживали только Николай с супругой, больше — никого. Старая княгиня Анна Васильевна скончалась в больнице две недели назад, унеся в могилу все свои тайны, которые я так и не успел выведать. А Лёху выселили, чтобы он тут больше не устраивал пьянки со своими друзьями. Мне не хотелось, чтобы он использовал под эти цели наше родовое гнездо, а потому пришёл к нему и вручил договор, по которому Лёха должен продать мне свою часть поместья. Пришлось объяснить, что если не подпишет, то в скором времени может случайно утонуть в озере. Лёха испугался и подписал, и я стал обладателем пятой части поместья.
— Никогда не замечала, как тут красиво, — сказала Ира. — Я бы с радостью здесь осталась жить. Жаль до института ездить далеко.
— У нас в квартире тоже неплохо, — заметил я. — Район тихий, рядом — парк. Интересно, зачем отцу была нужна квартира? Жил что ли там?
— Кажется, да. Когда дед твой был жив. Разве не помнишь?
— Что-то не припоминаю. Давно было.
— А всё-таки тут есть что-то особенное. Когда приезжаю сюда, мне сразу вспоминается детство. Почти ничего не помню, но какое-то особое ощущение осталось. Даже не знаю, как передать.
— Прекрасно понимаю. Мне поэтому и стало досадно, что Лёха это место превращает в помойку.
— Надеюсь, он больше сюда не заявится.
— Конечно, нет. Он вообще в Москву уехал. Коля хотел его работой загрузить, а тот ни в какую. Вот кретин. Ну ничего, промотает наследство, приползёт, как миленький.
Ира хихикнула, а потом опять приняла задумчивый вид.
— Ты что, всё ещё боишься его? — усмехнулся я.
— Нет, — произнесла Ира, уставившись в одну точку на столе. Она часто впадала в такое состояние, напоминающее ступор и могла просидеть так целый час, ничем не занимаясь и ни на что не обращая внимания. За последнюю неделю, которую мы жили вместе, уже два раза случалось подобное. Но сегодня Ира опомнилась быстро.
— Ты так и не рассказал, как там, в этом… как это герцогство называется, забыла?
— Гессен. Да я почти нигде не был. Видел только заброшенный городок, рядом с которым была научная база. Сели мы на полевом аэродроме неподалёку, оттуда — сразу на базу. Экскурсии мне не устраивали. Там вокруг всё заброшено. Ни одного жилого населённого пункта. Пригороды большие, но все пустуют.
— Страшно, наверное?
— Серая зона страшнее. Когда в ней оказываешься, она как будто угнетает тебя, давит. Вот там действительно жутко.