Обратной дороги нет (cборник)

Смирнов Виктор Васильевич

Самолет не отзывался на его усилия, он продолжал падать, словно бы заклинило одновременно все тросы управления.

— Я — тридцать первый, я — тридцать первый, самолет неуправляем!

— Повторите! — послышался в шлемофоне голос с командного пункта. — Повторите!

Соболев ответил не сразу.

Плоскость облаков медленно поворачивалась перед глазами.

Самолет терял высоту, он падал, выписывая ту самую нелепую пилотажную фигуру, которую летчики в шутку называли «кадушкой».

— Повторите! —

кричала земля. — Тридцать первый, вас плохо слышу.

— Самолет неуправляем, высота десять пятьсот! Надо было во что бы то ни стало прекратить падение.

Ручка подрагивала в руках, противоборствуя его усилиям, словно бы машина сама управляла собой, не принимая в расчет пилота. Иван что есть силы рванул ручку на себя. Недаром он несколько лет занимался борьбой, недаром говорили в части, что мышцы у него свиты из морских канатов. Он справился с сопротивлением металлической махины, ручка подалась.

Перехватчик тотчас же рванулся вверх, в глазах потемнело, тело приобрело свинцовую тяжесть — Соболев на несколько секунд потерял сознание. «Не меньше девяти «д», — промелькнула мысль. — Наверное, сорвало подвесные баки».

Он и не думал раньше, что сможет перенести такую страшную перегрузку.

Теперь истребитель круто лез вверх. Слишком круто — на миг уступив воле и выдержке человека, он снова не хотел повиноваться. «Кадушка» перешла в «свечу», машина чуть ли не вертикально, как ракета, неслась вверх, и нос ее задирался все больше и больше.

Скорость падала. Вот-вот истребитель сорвется в «штопор» — тогда быстрота падения будет настолько огромной, что, возможно, и катапульта не спасет.

На земле неотрывно следили за поведением перехватчика. Локаторы отмечали каждый его маневр, и люди, напряженно застывшие у индикаторов, видели опасность, которая грозила пилоту.

— Катапультируйтесь! — донеслось с командного пункта. — Катапультируйтесь, тридцать первый!

В запасе у него было еще несколько секунд, а это немало в его положении.

Он попытался свалить истребитель на крыло, чтобы перейти в пике и не допустить «штопора». Пике все же лучше, чем «штопор», пике поможет ему вновь обрести власть над самолетом.

— Катапультируйтесь, тридцать первый! Вы идете к морю!

Пике не получается, машина продолжает беспорядочно падать. Все ли он сделал? Надо попробовать еще раз, еще раз — последний… Соболев выжимал педали, пытаясь нащупать тот момент, когда самолет снова, хоть на миг, станет управляемым. Элероны… что с элеронами?

Боковым зрением, которое так хорошо развито у пилота, он успевает схватить показания приборов.

Девять тысяч метров. Восемь пятьсот. Восемь.

Облака колыхались в лобовом стекле, приборы отмечали вращение, скорость снижения нарастала.

— Тридцать первый, вы над морем. Приказываю,

вы слышите, приказываю: катапультируйтесь немедленно!

Семь тысяч метров, шесть, пять пятьсот.

Нет, ничего не получается.

Надо выполнять приказ. Если он не катапультируется сейчас, будет поздно — никто не узнает, как вела себя в различных маневрах машина, а это важно, очень важно.

Он снял ноги с педалей и постарался поставить их на подножку кресла. Центробежная сила вращения разбрасывала в сторону руки и ноги, не давала возможности собраться. Он ослабел от неустанной борьбы с самолетом, от перегрузок, от нервного напряжения.

«Ну, еще немного, — приказал он себе. — Скорей же!»

Наконец удалось подтянуть, поджать ноги. Привычным движением он потянул красную скобу, закрывая лицо защитной резиновой шторкой, которая должна была спасти глаза в момент удара о воздух.

Оглушительно засвистел ветер — это сработал автомат, откинув стеклянный фонарь кабины и открыв дорогу к спасению. Тотчас сработал взрыватель, и человек стал снарядом, выстрелил собой в небо.

Земля опрокинулась и положила на плечи летчика свою миллиарднотонную тяжесть…

МЕЖ ДВУХ СТИХИЙ

Крамцов исправно и не без вдохновения выполнял свою роль нарушителя. А как же иначе? Надо полагать, подлинный, не мнимый противник не будет спокойно ожидать, пока его машина попадет под прицел, он, несомненно, проявит немалую сноровку и хитрость, чтобы уйти от преследования. Придется-таки немного попотеть Ивану…

Крамцов был старше и опытнее, ему нередко приходилось помогать другу и на занятиях в классе и на аэродроме. Он испытал сложное чувство удовлетворения и досады, увидев сзади инверсионный шлейф, оставляемый перехватчиком Соболева. «Молодец, Иван, вышел на цель».

Однако так просто сдаваться Крамцов не собирался: чувствуя, что преследователь, увеличив скорость, вот-вот начнет атаковать, он стал набирать высоту, одновременно меняя курс. Если маневр удастся, то перехватчик на высокой скорости влетит в квадрат предполагаемой встречи, когда его уже там не будет.

Крамцов усмехнулся, не увидев через несколько секунд белой нити тридцать первого. Соболев его потерял.

Ну ничего, сегодня вечером они подробно разберутся во всех деталях этого боя, и если Иван допустил ошибку, то совместными усилиями обнаружат ее.

Однако куда же все-таки делся преследователь?

Крамцов настроился на волну тридцать первого, и тут же в шлемофоне раздался знакомый голос. Он был спокоен, даже слишком спокоен, и уже по одному этому деланному хладнокровию можно было определить, что произошла беда.