Обратный отсчет
Шрифт:
– Ты думаешь, получится?
– В таких случаях лучше всего упирать на свое слабое здоровье, – авторитетно сказала Люда. – Совру, что доктор прописал мне свежий воздух и полный покой. Мама поверит – она сама всегда замечала, что я очень бледна. Кстати, почему бы не свозить ее туда прямо сегодня?
Дима аж подскочил:
– Сегодня?! Ты как хочешь, а я не поеду! У меня все тело ломит, а голова такая, будто я вчера напился!
– А ты и выпил немного. – Люда уже мыла посуду. Ее светлые, чуть влажные после умывания волосы светлой волной лежали на спине, и Диме, как всегда по утрам, захотелось поиграть ими, сжать в кулаке, почувствовать, как между пальцами льется их чистый тяжелый шелк. Он любил эту утреннюю, чуть сонную Люду и именно утром чаще всего желал
– Я сама с ней поеду, если хочешь. – Люда методично ставила в сушку чашки и тарелки, и от этого мерного звона голова у Димы болела еще сильнее. Посуды накопилось много – в последние дни Люда совсем забросила хозяйство. – Нехорошо, если она явится туда в самый пиковый момент, когда мы… Словом, я еду, а ты…
– Конечно, нет!
…И конечно, он поехал. Люда никогда не спорила, не настаивала на своем, напротив – спокойно соглашалась с его решениями. Он сам их менял, прекрасно сознавая, что она права.
– Та-ак, – протянула Ирма, и после выразительной паузы повторила: – Та-ак.
Это слово вроде бы ничего не означало и вместе с тем прозвучало исчерпывающе. При этом нужно было видеть лицо Ирмы – застывшее, как у прокурора, который в упор рассматривает обвиняемого – отпетого негодяя. Мать засуетилась, дернула сына за рукав футболки:
– Отопри дом, я хочу посмотреть внутри!
Она явно торопилась закончить осмотр участка, который ее тяготил. Ирма со страдальческим видом созерцала заболоченную землю, поросшую жидким осинником и хилыми, будто чахоточными березками. Между тонких деревьев поблескивала стоячая вода. Земля мягко, по-болотному пружинила под ногами новых хозяев, их туфли выдавливали во мху глубокие ямки, постепенно наполнявшиеся влагой. Обувь у всех промокла сразу же, как они ступили на участок, отворив капризную тяжелую калитку, сооруженную из ржавой рамы и частой сетки-рабицы.
– Отопри же дом!
Он долго разбирался в связке ключей, все больше раздражался, пробуя отпереть старый замок, который ехидно вращался в ячейке, как будто, как и прежний хозяин дома, был немного навеселе. Дима хмурился и гневно кусал губы, спиной чувствуя презрительный взгляд Ирмы и растерянный, разочарованный – матери. Еще больше выводило из себя поведение Люды – она держалась так, будто не имела никакого отношения к этому злосчастному дому. Всю дорогу в машине – их везла Ирма – она читала какой-то женский журнал, изредка перекидываясь парой фраз то с матерью Димы, то с ним самим и совершенно игнорируя Ирму, как будто та значила не больше, чем простой таксист. Ирма злилась, отлично чувствуя этот настрой, но на конфликт не шла и сама к Люде тоже не обращалась. Дима сразу понял, что эти две женщины возненавидели друг друга с первого взгляда. Ирма, привыкшая повелевать, давать мудрые советы или, вернее сказать – приказы сразу распознала в девушке человека, который не позволит собой помыкать, а то еще, чего доброго, начнет помыкать другими. Люда при знакомстве глядела не в глаза Ирме, а чуть выше – в лоб, а улыбнуться не попыталась даже из вежливости. Ее взгляд выражал спокойное и чуть утомленное безразличие. Такой взгляд бывает у домохозяйки, которой навязывают товар, который она точно не собирается покупать. «Я тоже не в восторге от Ирмы, но Люда могла быть повежливей! – думал он. – Правда, меня тоже все время тянет ее оборвать…» Он всегда считал, что природа чересчур щедро одарила Ирму начальническими замашками, начисто отняв чувство меры и понимание разницы между своими проблемами и чужими. Ирме было дело до всего, и порой эта неугомонная воительница, которой по ошибке досталась от рождения ангельская, чуть сусальная внешность – синие глаза, загнутые ресницы, крохотный рот сердечком, – превращалась прямо-таки в беса.
Наконец он справился с замком, так упорно не желавшим впускать нового хозяина, и вошел в дом, который перед покупкой так толком и не осмотрел. «А зря! – мелькнуло у него в голове при первом же взгляде на кухню с низким дощатым потолком, куда попадали прямо с крыльца. – Я бы заставил Люду хоть немного прибраться, прежде чем кому-то это показывать! Воображаю, что сейчас запоет Ирма!»
Однако Ирма не то что петь – даже говорить ничего не стала. Она обошла кухню молча, так же молча осмотрела маленькую, примыкавшую к ней комнатку, где, судя по единственной мебели – топчану, заваленному тряпьем, – прежде была спальня хозяина. Затем поднялась по лестнице на второй этаж, за нею в полном смятении чувств, постоянно оглядываясь на Диму, последовала и мать. В ее глазах ясно читалось: «Какой кошмар!» Вскоре над головами у молодых заскрипели доски – это закадычные подруги осматривали наверху захламленную комнату со скошенными стенами. Оттуда доносился только скрип досок – ничего больше.
– Они молчат, – шепотом сказал Дима.
– Ты хочешь сказать – Ирма молчит, – во весь голос, ничуть не стесняясь, ответила Люда. – Твоя мама, я смотрю, при ней и слова сказать не смеет!
– Тс-с!
– Да и ты тоже! – с презрением бросила она, воинственно закидывая подбородок. Ясные глаза разом сделались жесткими и холодными. – Что она за птица такая?
– Вы все меня достали! – неожиданно сорвавшись, выпалил Дима, сжимая руки и чувствуя, как ногти впиваются в ладони. – Бабье – одно слово! Вам сразу надо завести склоку! Не нравится тебе Ирма – и что теперь?! Я ее тоже не выношу, сам не знаю за что! Тебе с ней не жить, так что закрой тему! У меня и так нервы на пределе!
Она как будто хотела что-то ответить, потом отвела взгляд, слегка пожала плечами и отошла к окну. Постояла, глядя на заросший палисадник, выходящий в узкий переулок, где не разъехались бы две машины. Открыла форточку, впустив в дом весенний воздух, глубоко вздохнула и тихо сказала, что признает свою вину. У нее, видно, и у самой нервы расшатались.
– Я же всегда извиняюсь, если виновата!
– Тогда и меня прости, – сразу остыв, попросил Дима. – Меня все здесь раздражает, и ты права – Ирма ходит с таким лицом, будто в дерьмо наступила. Мне мать жалко – та ей напоет, а она будет переживать.
Вскоре к ним спустилась похоронная процессия – иначе это и назвать было нельзя. Ирма шла, поджав губы, опустив сумрачные глаза, будто сопровождала гроб. У матери было застывшее лицо человека, который покорился злой судьбе и решил выпить горькую чашу до дна.
– Здесь не убрано, – начал было Дима, но мать остановила его выразительным жестом, призывающим к молчанию. Это и в самом деле все больше напоминало похороны. Люда не собиралась оживлять разговора. Она поправила волосы перед маленьким настенным зеркальцем, пошире открыла форточку и отдернула в сторону цветастую ситцевую занавеску с клубничным узором. Первой не выдержала Ирма. Она и так держала паузу слишком долго – ее стесняло присутствие незнакомки, «Диминой невесты».
– Сколько же здесь соток, если не секрет? Три, я думаю? Все так заросло этой мерзкой осиной, что и заборов не видать. Как это землемер пробрался!
– Четыре, – сдержанно ответил Дима. Ссориться с Ирмой он не собирался – себе дороже, да и мать расстроится. Однако короткая отповедь Люды его основательно уязвила. Это он-то боится Ирмы? Этой въедливой языкастой бабы, которую природа по ошибке наградила внешностью кроткого ангелочка с пасхальной открытки? Он боится ее, как боялся в детстве, потому что Ирма заботилась о его здоровье и мама из-за этого не покупала ему мороженого, не разрешала есть леденцы на палочке и записывала в одну спортивную секцию за другой (спорт он ненавидел)? Он боится ее?!
– Четыре? – Ирма вскинула на него синие, даже к шестидесяти годам не поблекшие глаза. – А кажется меньше. Это болото… Прямо комариный питомник. Сейчас апрель, еще терпимо, но меня вроде бы уже кто-то укусил. А что тут будет в мае?!
– Болото можно осушить, – негромко предположила мать, но ее робкая инициатива тут же была осмеяна. Ирма авторитетно заявила, что такое болото осушить невозможно, и даже если на это ухлопают уйму труда и времени, не говоря о деньгах, от комаров избавиться не удастся – тут низина.