Образ врага
Шрифт:
Возможно, интересы операции требовали нейтрального, не чеченского и не российского исполнителя. У Цитруса есть серьезные связи с западными и восточными террористами. С кем только он не якшался за свою бурную жизнь, с кем только не пил водку и не ходил по борделям в разных концах мира. И необязательно, что Мирзоев абсолютно все поручения Подосинского продумывает до мелочей.
Допустим, Подосинский пытается обострить ближневосточный конфликт. Обычный теракт, который в силах осуществить его люди и люди Мирзоева, особенной остроты конфликту не прибавит. Ну, шарахнет очередной взрыв в Хайфе или в Газе. Этим никого
Если уж Геннадий Ильич что-то задумал, то никак не рядовой теракт. А для сложной операции нужен грамотный, совершенно нейтральный, далекий от России и от Чечни, от Мирзоева и от Подосинского, исполнитель, который хорошо знает Израиль, имеет там прочные, надежные связи, владеет языком.
Однако все это только домыслы. Что же можно считать фактом? На что можно опереться?
Итак, в Израиле неизвестными террористами было взорвано управление полиции некоего города. И одновременно похищен профессор. Двойной теракт. Такая информация действительно прозвучала в «Новостях» ОРТ.
Город называется Беэр-Шева. Там Центр ядерных исследований. А профессор биохимик. Очень интересно.
«Биологическое и химическое оружие? Что, чеченец решил на старости лет завести себе секретную лабораторию? — Майор усмехнулся. — Для этого не надо так далеко ездить. Здесь что-то другое. Здесь пахнет не смертоносными вирусами, а крепким международным скандалом. А вот это уже вполне смыкается с сегодняшними реальными интересами господина Подосинского…»
Нет, не любил отставной полковник головоломок. Он предпочитал действовать наверняка, а потому прежде всего затребовал от своих подчиненных срочную оперативную информацию на Авангарда Цитруса за последний месяц.
— Эй, детка, что за дела? — крикнул Авангард Цитрус, оглядывая пустую заснеженную улицу. — А если бы машину угнали? Скажите, вы здесь девушку не видели? — он кинулся наперерез какой-то прохожей бабульке. — Красивая такая девушка, молоденькая, высокая, светленькая, в короткой дубленке. Не видели?
Бабка шарахнулась в сторону, чуть не упала в сугроб, глянула на Цитруса испуганно, ничего не ответила и ускорила шаг. Он запер машину и рванул назад, в фойе гостиницы. Может, девочка пописать захотела? Может, они просто разминулись?
В фойе Маруси не было. Ее нигде не было, и Цитрус заволновался. Обиделась? Испугалась? Что за дурацкие капризы!
Дурацкие, отвратительные женские капризы преследовали Авангарда Цитруса всю жизнь. Душу его с самого нежного возраста раздирали страшные противоречия. Дожив до пятидесяти, он так и не сумел разрешить для себя этот жгучий половой конфликт.
Он трепетно ненавидел все, что относилось к противоположному полу. Скользкие, гибкие, ядовитые твари, самки, примитивные, но совершенно непонятные существа. Настолько примитивные, что унизительно не понимать их. И в этом главное коварство.
Авангард Цитрус был уверен, что понимает.
Никто так не врал, никто так не предавал его, как женщины. Особенно те, от которых он сходил с ума, те, без которых он погибал в мучительных корчах. Они бросали его. Всегда бросали. Он сам превращался в извивающуюся тварь, и ползал в пыли перед ними, и готов был на самые гадкие унижения, лишь бы не уходили. Но уходили, не оглядываясь.
Тощий прыщавый подросток Гарик Руденко, шпана с окраины грязного шахтерского городка, часто во сне видел себя жилистым надменным ханом в возбужденном нежном щебете покорного гарема или плечистым, пропыленным воином в бесплатном бардаке побежденного города. Девки. Девочки. Телки. Мочалки. Дешевые приторные духи. Вместо восхитительных оргий с томными, на все готовыми гетерами жизнь скупо дарила ему лишь томительно-потные обжимания на танцульках под музыку ВИА «Песняры», кровавые драки на пустыре за клубом, горячечную мастурбацию под одеялом под скрип раскладушки.
В городке весенняя слякоть превращалась в летнюю пыль. Девочки-телки к двадцати пяти годам становились измотанными, рыхлыми, как перебродившее тесто. Подростки пили водку и нюхали клей. Юноши пили и шли в армию. Потом возвращались, женились на перекисших телках и шли работать в забой. Взрослые почерневшие мужики вылезали из забоя и пили до одури, до белой горячки. Белая горячка черных шахтеров. Это был первый его поэтический образ. Юноша Авангард Руденко почему-то стал писать стихи.
В начале семидесятых худого кудрявого юношу с тетрадочкой стихов под мышкой длинный поезд, вонючий, набитый мешочниками общий вагон, унес в Москву.
На дворе стояла нежная эпоха богемных московских кухонь, подвальных и чердачных мастерских, блаженного интеллигентского пофигизма. Авангарда приютил пожилой художник у себя в мастерской. Это были высокие чистые отношения в стиле романтической, бескорыстной эпохи первоначального застоя. Талант тянулся к таланту. Художник помогал поэту.
Художник, кроме полотен, писал еще и песни, исполнял их под гитару в узком кругу, имел кое-какую известность. Одни говорили: он хороший художник, только зачем сочиняет песни? Другие возражали: он потрясающий бард, но зачем рисует картины? Впрочем, не важно, кто что говорил и возражал. Главное, не молчали. Знали, кто такой и как зовут. Звонили и приглашали в гости. Пристраивали картины на вернисажи. Организовывали концерты. Просто так. Бесплатно. Из любви к искусству.
Художник щедро делился с юным поэтом своей небогатой славой. Таскал с собой по богемным кухням. Со всеми знакомил. Всем рекомендовал. Читал вслух стихи, некоторые даже знал наизусть. Вместо простецкой, с военно-хохлятским душком фамилии Руденко придумал красивый смешной псевдоним: Цитрус.
Авангард Цитрус. Это легко запоминалось. Круглые добролюбовские очочки завершили образ.
О публикации стихов не могло быть и речи. Тоненькие ксероксные и машинописные тетрадочки распространялись по кухням и подвалам бесплатно и довольно вяло. Стареющий художник рекомендовал: