Образ жизни

Тублин Яков

* * *

И вот отчётливо я слышу, И вот я вижу наяву, Как дрозд поёт, Как пашня дышит, И дым уходит в синеву. Костёр горит, Костёр осенний. Охладевают небеса. И слышно, как во всей вселенной Произрастают чудеса Природы вечной и могучей, Природы милой и родной; И дождь из благодатной тучи Нисходит на палящий зной. А дождь прошёл, остыли крыши. Скосили вовремя траву, Убрали хлеб. И пашня дышит, И дым уходит в синеву.

* * *

Среди мыслей и дел, И мгновенных идей День взошёл, и созрел, и сломался, Мне сегодня везёт На хороших людей: Ни один паразит не попался. Солнце всходит, Уходят ненастье и тень; Запоздалая брезжит удача. Если б в жизни везло, Как везёт в этот день, Всё, наверное, было б иначе.

Поэмы

Помни

войну

Поэма

«Помни войну»

С. О. Макаров

За последние 5 тысяч лет было около 6 тысяч войн. Всего 300 мирных дней выпало человечеству за этот период. В войнах погибло около 5 млрд. человек (примерно столько сегодня жителей нашей планеты). Средства, затраченные на войны, можно представить себе в виде золотой ленты шириной 124 км, высотой 10 м, длиной 41 тыс. км

По материалам японской печати 1987 года.

1. Пролог Войны

Когда ещё пещерный человек Селился по брегам прозрачных рек, И первые налаживались луки — Была уже в зародыше видна Грядущая зловещая война; К ней приспосабливались головы и руки. Когда впервой поднялся род на род, И кто-то первый двинулся вперёд, Оставив за спиной свою пещеру, Тупым вооружившись топором, В чужой пещере учинил погром — Они открыл вражды и горя эру. Когда? Тому назад сто тысяч лет Пещерник, по-походному одет, А может, налегке — с копьём и камнем, — Издав Войны безумно дикий рёв, Он разметал соседа жалкий кров Захватнически грязными руками. Не мамонт был и не бизон пред ним — Такой же человек и побратим, Но он не узнавал в нём побратима. Тогда дикарь предположить не мог В какой та драка выльется итог, В какой жестокий счёт, необратимый.

2. Беда у городских ворот

Неузнаваемый герой, И трус неузнаваемый Встают в один и тот же строй На городской окраине. Встают у городских ворот, Где вражий дух зловонится. Плечом к плечу идут вперёд, Плечом к плечу хоронятся. Кто первый вымолвит «Пора!», На супостата двинется, Кто первый прокричит «Ура!» И на врага накинется; Кто будет первый здесь убит Из тех, в огне которые, Народом будет не забыт, И не забыт Историей. Но тех, что вышли из огня, Железом не испорченные, И уцелели — не винят, А воздают им почести. А тот убит, да не забыт Родными, другом, городом; А тот забыт, хоть не убит, И не представлен к ордену. Но вот настал и твой черёд — И ты встаёшь, не думая. И в полный рост идёшь вперёд — Беда у городских ворот!

3. Бахча под Сталинградом

В августе сорок второго года Выпала хорошая погода, Вызрели арбузы на бахче. Над Красноармейском — воздух чёрный, А на Волге — нефтяные волны, Самолёт в прожекторном луче. Мы живём в дому большом, холодном Вместе с мамой, на пайке голодном. Во дворе — заброшенный амбар. И порою кажется, что к ночи Прокричит последний в жизни кочет, И последний догорит пожар. Но однажды очень тёплым утром В нашем быте, по-сиротски утлом, Будто луч надежды засиял: Прошуршали у калитки шины, Тормознула старая машина, И шофёр меня в кабину взял. Сын его — товарищ мой и сверстник (С ним осколки собирали вместе, Лишь налёт закончится едва) — Восседал в кабине очень важно. Как сынок отца-шофёра каждый, Знал «автомобильные» слова. Едем мы втроём в машине крытой По дороге, бомбами разбитой, Едем на ближайшую бахчу. А вокруг стоит такое лето, Зеленью обугленной одето! Кажется: не еду, а лечу. Ах, бахча-баштан, какое диво! Как дышалось счастливо-счастливо — Красный сок так сладок и лучист! — Лопай, пацанва, рубай от пуза, Не робей — не лопнешь от арбуза. Только бы не прилетел фашист. Но фашист — как будто, гад, подслушал — Прилетел, подлец, по наши души: Небо почернело от крестов. Он летел к заводу и посёлку, Сыпал бомбы на бахчу без толку — И арбузы проливали кровь. Грунта окровавленные груды Вдруг возникли рядом. И отсюда, Нам казалось, что не убежишь. Мы скатились в лог, в кустарник колкий; И над нами взвизгнули осколки, В этот раз мою не тронув жизнь. Да, мою не тронули, а рядом Сыпанули так железным градом, Пулемётным градом небеса. И товарищ мой застыл навеки, Не успев закрыть в горячке веки. Сок стекал, как красная роса. Он лежал, как будто улыбаясь, И надкушенный кусок сжимая В тоненькой, как веточка, руке. Неподвижные глаза смотрели Вверх, где страшные кресты чернели, Лихо выходили из пике. Но фашисту показалось мало, Что на одного нас меньше стало. Он опять смертельно заходил, И опять строчил из пулемёта — По брезенту снова, по капоту, По бахче растерзанной лупил. Над товарищем моим убитым, К голове припав щекой небритой, Будто бы окаменел отец. Глухо плакал он, большой и сильный. Небо снова становилось синим: Улетели, гады, наконец. Я очнулся, горько разрыдался; Мне казалось — я один остался В этом грубом мире на Земле, Где бушует смертоносно пламя. Но ждала меня в посёлке мама, И стоял посёлок, как во мгле. Утром в воскресенье это было: Пепелищем улица дымила. Около

пожарной каланчи Милиционер лежал убитый. Весь Красноармейск, как гроб открытый Был, когда вернулись мы с бахчи. …Столько лет. Но ясно и теперь я Вижу эту первую потерю — Детство выжгло вспышкой огневой. Не убитый взрывом, не сгоревший, Уцелевший чудом, повзрослевший, Прошептал я маме: «Я живой». Я живой, но это — только случай. Я живой — убит дружок мой лучший; Он напротив в доме раньше жил. Впереди друзей немало будет, Но скажите, кто вернёт мне, люди, Этого, с которым я дружил. Сталинград горел, горела Волга, И сирены выли долго-долго, И над переправою, черны, Тупо самолёты выли снова. С мамою остались мы без крова, И без хлеба посреди Войны. Но бахчи кровавая картина, Но отец над мёртвым телом сына, Но безумно плачущая мать… Этот чёрный, этот ад кромешный На Земле, такой святой и грешной, И сегодня трудно вспоминать. Уцелел я. Подрастают дети, Но всё снится, снится на рассвете, И не прекращается Война. В памяти моей тот день и ныне. Кровь того худого пацана, Кровь Бахчи вовеки не остынет.

4. Горький сахар

В ту пору каждый был с бедой знаком. А на восток всё шли и шли составы. И вышла мать моя за кипятком, И от состава нашего отстала. Расстрелянные рвались облака; Война трясла меня в вагоне жёстком, А я ревел, потом молчал, пока Меня не сняли с полки за Свердловском. Я помню: сахаром кормил тогда Меня солдат. Он левою рукою… Да, левою кормил меня солдат, А правая осталась под Москвою. Солдат смотрел — и слёзы по щеке: «А у меня убили, гады, Кольку! Рубай, сынок!» И я, зажав в руке, Рубал тот сахар пополам с махоркой. Тот сахар был на самой на Войне. Где ты, солдат? Судьба твоя какая? Не знаю. Только и до этих дней Твой горький сахар на губах не тает.

5. Послевоенный год

Ещё скуден стол, дырявый карман — Только воздухом душа и жива. На обед была трава-мурава, А на ужин был макухи кусман. Да ещё пришли на каждый порог (Не упросишь — не скостят, не простят) Тот налог, да снова этот налог. На кого налог? На вдовьих ребят? И на курицу, что в прошлом году Принесла одно яйцо по весне. На несчастье налог, на беду, Что достались людям в чёрной Войне. Отрыдает и затихнет беда, Зарубцуются сражений следы И трава зазеленеет, когда Отшумят потоки вешней воды. Но навек не унесёт та вода Половодьями бушующих рек Всех невзгод, что напахала беда, Болей всех, что перенёс Человек. На пригорке земляника взошла, И щавель зазеленел у стены, И вскормила крапива полсела. Да и кое-кто вернулся с Войны. Не хватает у станка работяг, И на жатве не видать косарей. Горе горькое сиротских ватаг — Ребятишек без отцов-матерей. В неизбывной бедноте деревень, В запустенье истлевающих изб Вызревает, возрождается день — Вот и соками плоды налились. Вот и колос на ветру зазвенел, И со взятком возвратилась пчела. Кто-то весело и горько запел, Кто-то выкрикнул: «Была не была!»

6. Ладога. Следы Войны

После Войны прошло лишь десять лет, А Ладога ещё являла след Войны — её кровавого лица, Не уничтоженного до конца. У кромки леса отдыхает пляж… И здесь, неподалёку — тральщик наш, Похожий на хозяйственный утюг. Он пашет воду, словно землю плуг. Он гладит воду — впрямь, как утюжок, Записывая скромно свой итог: «Ещё один для плаванья район От старых мин освобождён». А пляж живёт, жуёт, поёт, гудит: Ребёнок малый, старый эрудит Нечастому лучу светила рад. И высыпал фанерный комбинат — Их весь такой весёлый коллектив, — Что завтра им запишется в актив: «Мы, дескать, можем в будни попахать, Но и умеем дружно отдыхать.» …А наш утюг — наш тральщик, стало быть, Не должен даже и на миг забыть Плавучих мин, затерянных в войне, И тех, что дремлют там, на самом дне; Контактных мин и неконтактных мин — И над водой, и в глубине глубин. Чугунный шар, свинцовые рога… О пляж! Нам тоже жизнь дорога. Но мы себе утюжим утюжком, И нам сейчас такой словарь знаком: «Восьмёрка» [16] , якорь, трал, резак, минреп [17] — Сегодня это наш насущный хлеб.

16

«Восьмёрка» — мина образца 1908 года.

17

Минреп — трос между миной и её якорем.

7. Если бы не Война

Если бы не прошлая Война Было бы нас не двое, а пять. Был бы тогда брат у меня Статью — в отца, а лицом — в мать. Была б тогда сестра у меня Лицом — в отца и со статью маминой, Если б не проклятая Война, На которой целое поколение сгорело в пламени, Целое поколение строителей и скрипачей, Целое поколение неродившихся слов, Неувиденных снов, Невзошедших цветов, Целое поколение ваятелей и врачей. Если б не проклятая Война, Какая красивая была бы семья. Была бы мама моя — не вдова, а жена, Если бы не прошлая Война. Было бы нас пять, а не двое, Была б совсем другая страна. И всё сейчас, наверное, было б другое, Если бы не Война. 1987–1988 гг.