Обреченная
Шрифт:
– Я не хотел, чтобы так вышло, – оправдывался он. – Я правда просто хотел встретиться с тобой. Что, так трудно поверить?
Я выглянула в окно, а затем снова посмотрела на собеседника.
– Да, трудновато. Особенно вот так.
– Я нервничал, – сказал он с кривой усмешкой. Я не могла оторвать от нее взгляда. Повстречай я его в библиотеке или кафе, он, несомненно, показался бы мне утонченным, возможно, даже отзывчивым, но в вонючем воздухе «Бар-Подвала» его неловкая улыбка стала отталкивающей. – Я просто нервничал, – повторил он. – Вот и всё.
– Прошло двадцать три года, – сказала я, стараясь говорить голосом моей матери, когда та обнаружила пачку
Отец прокашлялся короткими двустишиями. Сидя напротив меня, он казался более полным надежд, чем я представляла себе, с учетом обстоятельств.
– Не знаю, – пожал он плечами.
– Неужто? – рассмеялась я. – И ты звонил мне, чтобы сказать это? «Не знаю?» Давай, Калеб. Ты же можешь лучше!
– Я просто… – снова замемекал он, после чего отхлебнул из бутылки и зажмурился, словно не знал, какие подобрать слова. – Понимаешь, Ноа, есть в жизни такие вещи, которые заставляют тебя по-настоящему захотеть все исправить.
– Иисусе!.. – вздохнула я. – Только не надо опять. Если кто-то мне сейчас скажет, что жизнь бесценна, я уйду.
Конечно, я никуда не ушла. Я за последние месяцы столько времени провела с людьми, переосмысливающими свою жизнь… Нельзя сказать, чтобы я страдала от его отсутствия. Мне вполне заменял его крутящийся столик моей мамочки. Я редко сидела в постели, размышляя о недостающей половине моей генетики, но теперь я думаю, что мне все же было любопытно. А отец был готов рассказывать. И вот я здесь.
– Все переживают время, когда человек понимает, сколько он напортачил в жизни. Для меня, наверное… – Сидящий передо мной мужчина замолчал, глядя на свою бутылку с водой и нанизывая очередную нитку слов. – Для меня, наверное, это случилось, когда я сидел в тюрьме.
У меня перехватило в груди. Не знаю, почему меня это удивило. Не знаю даже, почему это меня встревожило. Я ведь не фантазировала насчет нашей встречи, никогда не воображала его президентом корпорации, или знаменитым художником, или даже врачом. Господи, да история его жизни не была даже оригинальной: беглый папаша, явный алкаш – об этом говорит его привычка хлебать воду.
– Я буду откровенен с тобой, – продолжал Калеб. – Я должен. Я много ошибок сделал в жизни. Очень много. И началось даже не с тебя, если уж быть честным до конца.
– Откровенно, – сказала я, ощущая, что уже читала все это раньше, или где-то видела – на экране, на сцене или в книгах по самосовершенствованию с маминой полки, – мне незачем знать все.
– Значение имеет только то, что я изменился, – сказал отец с таким видом, словно пытался вспомнить мое имя. – Я поменял жизнь, Ноа. Теперь я совсем другой человек, и я хочу, чтобы ты стала частью моей жизни.
Дверь бара открылась и закрылась, выпустив горстку посетителей. Он проводил их слегка меланхолическим взглядом, словно их уход был больнее моего.
– Ты знаешь хозяина? – спросила я. – Мы тут, считай, одни. Ты это запланировал?
Отец ухмыльнулся дрожащей улыбкой.
– Ты на него смотришь. И – нет.
– Хорошо. – Я пожала плечами.
Больше ничего не было, несмотря на отцовы отчаянные ожидания. Больше ничего и не планировалось. Он сам организовал эту маленькую встречу. Целью моей жизни до этого момента вовсе не было выслеживание беглого родителя. И я не собиралась винить мир в моих проблемах из-за того, что одна ночь, проведенная моей матерью двадцать три года назад, привела к тому, что я сижу в этой деревянной кабинке в северной части Филадельфии напротив человека с бутылкой воды, похожей на емкость
13
Хирургическая операция, при которой часть кишечника выводится наружу из брюшной полости.
14
«12 шагов» – программа, используемая в качестве реабилитационного курса во многих обществах анонимных алкоголиков и анонимных наркоманов.
– Что ж, хорошая работа, Калеб, – сказала я. – Это нормальный ответ? Ты изменил свою жизнь… и что дальше? Ты позвонил мне? Поздравляю. Ты это сделал. Ты кто – бизнесмен или алкоголик, который владеет баром? Поскольку это эффективная реформаторская стратегия.
Отцовские брови плавно сдвинулись, создав ров защитных линий. Сарказм явно еще не проявился на эволюционном пути «Бар-Подвала» или «Подвал-Бара». Я хотела сказать, что мне жаль, но жаль мне вовсе не было.
– Я просто захотел узнать тебя, – сказал мой собеседник. – Потому и позвонил. Вот и всё. Я захотел узнать свою дочь. Я наделал много ошибок, а теперь хочу их исправить. Это не безумная история. Это просто моя история.
– У тебя было двадцать три года на то, чтобы узнать меня.
– Я просрал все эти двадцать три года, я знаю! – взмолился отец. – Но, может, следующие двадцать три пройдут лучше? Даже следующие пятьдесят.
Я проглотила нервы в основании глотки, чтобы прочистить дорогу словам.
– Пошел ты…
– Я заслужил, – сказал Калеб, почти намекая, что заслужил спасение.
– Да. Ты заслуживаешь.
Мне полегчало, когда я сказала это – словно дождалась нужного времени для приезда. Сквернословие может так действовать – и непонятно почему, и волшебно. Для меня в тот момент это было, вероятно, сочетанием того и другого. Я знала, что у моего отца такие же ощущения.
– Хорошо, – сказал он. – Раз уж мы с этим покончили, может, просто будем проводить время вместе? Узнаем друг друга получше.
Я не ответила. Я не оставалась спокойной, но и не встала. А затем отец покорно подался вперед, сложив руки перед грудью, как в молитве.
– Спасибо, Ноа.
– Извини? – прищурилась я.
Калеб улыбнулся и снова понизил голос.
– Спасибо.
– За?..
– За то, что пришла сюда. За то, что не стала бросать трубку, как я. За то, что еще не ушла.
– Не стоит меня за это благодарить. Моя правая нога уже готова сделать шаг из-за стола.
Отец проглотил улыбку, которая только-только начала формироваться.
– Ты знаешь, что я имею в виду.
Мне чертовски не хочется приписывать этому человеку обаяние, но другого подходящего слова в тот момент не находилось. Он улыбнулся, и его шрам растянулся вместе с улыбкой.
Я оглянулась в поисках какого-нибудь одинокого завсегдатая, но в баре были только мы с отцом. Свет больше не проникал в окно – вместо этого он мерцал на цементе снаружи, напоминая мне, что я опасно приблизилась к окончанию пятидесяти пяти минут, отведенных на бар.