Обреченные
Шрифт:
Переводя дыхание, мама трогает сверток и говорит:
– Покажи.
– Узри, возлюбленная моя!
Отец поднимается и разворачивает ткань. Это что-то из одежды. Папины руки расправляют полиняло-синий воротник. Похоже на шамбре. Спереди белые пуговицы. Это рубашка. Отец растягивает рукава в стороны, показывая ее целиком.
О боги, милый твиттерянин, вот он – мой худший кошмар. Моя перепачканная синяя рубашка из шамбре с фермы!
– Узри! – повторяет отец. Его улыбка – блаженная смесь горечи и радости. –
Мать тоже затуманенными глазами внимательно рассматривает ткань, и рот ее раскрывается от изумления.
– Тут образ Мэдисон! – восклицает отец. – Это ее лицо!
Синяя ткань испорчена пятнами мерзких дедовых выделений. Отвратительная жидкость, извергшаяся давным-давно из «Бигля» в общественном туалете среди унылой глуши, ссохлась в абстрактный узор, похожий на карту путешествия мистера Дарвина в некое жуткое место. Пятна приняли форму мелких островков и темных континентов, исследовать которые по доброй воле никто бы не стал.
– Вот! – объявляет отец и подсовывает маме участок с одним из пятен. – Вот ее глаз! А вот другой! – Он показывает на пятно, которое так далеко от первого, будто находится в иной временной зоне; они совсем разные: величиной с ноготь и величиной с кулак, они даже не на одной линии – две асимметричные кляксы, а между ними развод, в котором отец усмотрел мой нос.
Милый твиттерянин, пойми, пожалуйста, что это вовсе не я. Это брызги из дедова хозяйства. Это лицо изуродованного чудовища.
– Теперь вижу! Носик Мэдди! – восклицает мама. – Я вижу! Лицо – точно как у нее!
– Ты на рот посмотри, – захлебывается отец, чуть не рыдая. – О, ее славный ротик! – Кончиком пальца он проводит по кривому контуру отвратительного пятна, по дикой дряни несмываемого эякулята, по засохшему кошмару.
Мать в восторге:
– Идеальное сходство!
Поверь, милый твиттерянин, вовсе нет. Эти тошнотворные отложения гадких мужских соков нисколько на меня не похожи!
Отец прижимает нос к обширному затхлому пятну и глубоко вдыхает.
– Даже пахнет как Мэдисон!
Мать с отцом провозгласили омерзительные остатки засохшей дедовой слизи посланием от своей ангелоподобной дочери. В написанном самой тошнотворной краской они видят меня, и в общем порыве их сияющие лица сближаются для второго страстного поцелуя, их губы трепетно ищут друг друга.
Однако момент испорчен. Издалека доносится новый голос, голос молодой женщины. Он зовет:
– Энтони? Энтони, где ты?
Родители замирают, быстро размыкают объятия, почти отскакивают друг от друга, и тут появляется гостья. Волосы рыжие, кудрявые, лицо цвета слоновой кости. Это мисс Зазноба Страстински из пентхауса «Райнлендера», папина любовница. Моя бывшая лучшая подруга. Подлая Бабетт. В руках она держит еще один опороченный экспонат.
– Смотри! – говорит отец, привлекая мамино внимание к новому предмету. Он раскладывает ненавистную рубашку у нее на коленях и спешит взять диковину у своей пагубной пассии. – Еще один знак от Мэдисон!
Это книга. Да, милый твиттерянин, та самая. Книга, которую, как я надеялась, никто и никогда не найдет.
Бабетт позволяет отцу почтительно принять книгу из ее белых паучьих пальцев, а сама тем временем вещает:
– Девственное дитя передает нам свои священные регулы! Кровь Мэдисон истекает, дабы истребить богохульные слова еретика Чарлза Дарвина! – Ее голос поднимается почти до визга. – Кровоточащая книга!
Отец несет нечестивый том над головой, снова опускается на одно колено, готовится вручить матери, а Бабетт произносит:
– Это чудо!
Дрянь это, а не чудо. Страницы слиплись от свернувшейся крови из дедова банана, спрессовались в кирпич под тяжестью матраса и нечистой совести. Ничего в ней сакрального или выдающегося. Однако для них, для этих душевнобольных бывших детей-индиго, бывших алхимиков и шаманистов она – священная реликвия. Большой, обтянутый кожей, ниспосланный небесами «котекс».
Где-то внутри книги маминой рукой написано послание: «Ставь перед собой цель настолько трудную, чтобы смерть показалась желанной передышкой».
Как легко эта сцена могла бы закончиться именно так: отец высоко держит том… мать – на диване, подняла навстречу руки… служанка-прелюбодейка смотрит на них… но тут в салоне появляется еще один герой.
Поначалу мне кажется, это вернулся мой давно почивший Мистер Плюх – новый персонаж едва ли больше крупной золотой рыбки. Он висит в воздухе, блестит и подрагивает, словно рыба, медленно покачивающая желто-розовыми плавниками. Сказочное существо парит, излучает свет; это волшебство придвигается ближе.
С ним никто не заговаривает. Его крохотное личико гладкое, как свежевыпеченный хлеб. Золотистые волосы надо лбом яркие, как сливочное масло. Это сельский пастушок с похорон Папчика. Пещерный евангелист, а теперь сияющий дух. Мой самодельный ангел из хэллоуинской ночи. Никто не заговаривает с этим невероятным пришельцем из сельской глуши, я же до того потрясена, что его полузабытое имя невольно срывается с моих губ.
21 декабря, 13:01 по гавайско-алеутскому времени
Неизбежный результат управления тяжелой сельхозтехникой при передозировке ксанаксом
Отправила Мэдисон Спенсер (Madisonspencer@aftrlife.hell)