Обреченный мост
Шрифт:
Козырнув с понимающей ухмылкой и развязностью братства SS, Патрик исчез в одном из боковых ходов.
Натягивая перчатку на руку, доктор Курт мельком глянул на гауптштурмфюрера.
— Что вы побледнели, Эмиль? Даже если русские по обыкновению попрут сюда сразу и всей толпой, то будут они здесь очень нескоро. Готов поклясться, что приказ фюрера на отступление будет отдан, когда мы уже будем стоять по щиколотки в воде где-нибудь под Севастополем.
— Я… — как бы очнулся Эмиль, лицо которого и впрямь побелело.
То ли оттого, что напряжение в лампочках под серым потолком заплясало, как это обычно случается во время бомбежки, и они становились то тускло-оранжевыми, то ослепительно-белыми, то ли от волнения.
— Мигель, — коротко пояснил гауптштурмфюрер Боске.
— Что Мигель? — переспросил доктор Курт.
— Брат остался наверху, в посёлке, в казарме. Я боюсь, вдруг мы получим какой-нибудь приказ в связи с русским десантом и выдвинемся, а он…
— Не пропадёт, — холодно закончил за него Вильгельм. — Солдату рейха найдётся, что делать во время драки. Так что, займитесь делом. Завтра не завтра, — продолжил он, машинально обернувшись на часового. — Но к приходу русских у нас всё должно быть готово.
Так-то всё готово было ещё, как говорится, «третьего дня», но объявлять об этом доктор Курт не спешил. Во-первых, сдерживала двусмысленность ситуации. Слишком уж разные получались доклады. Если непосредственному начальству, в СД, то — всё готово к выполнению приказа, мост заминирован и готов к подрыву в любой момент. Если в Абвер, то работы по минированию тоже окончены, но по минированию особому, такому, что он, Курт, готов не допустить подрыва даже ценой жизни.
Чёрт знает что! Потому что, видите ли, Абвер попросил ничего не говорить СД, ссылаясь на секретное распоряжение чуть ли не самого Кальтенбрунера, т. е. RSHA, который, кстати, и есть шеф-повар обеих кухонь [81] .
81
Дело происходило в самый канун слияния этих организаций.
— Так что мне?.. — вывел его из раздумий гауптштурмфюрер.
— Пойдите и взорвите что-нибудь, — раздражённо посоветовал Вильгельм, продолжая что-то зло и сосредоточенно обдумывать.
— Что именно, герр штурмбаннфюрер? — не унимался Эмиль Боске.
— Что-нибудь на своё усмотрение, — проворчал Вильгельм. — Что вам особенно не нравится.
— Герр доктор? — деликатно уточнил Боске. — Мне начать с клозетов «Хиви»?
Штурмбаннфюрер даже пришёл в себя. Глянул на Эмиля несколько удивлённо, но, так и не поняв, шутит ли тот или и впрямь пропитался ненавистью, как клозетной хлоркой, махнул рукой.
— Забудьте. Я пошутил… Хотя, быть может, и нет…
Окончание его реплики, скорее всего, уже относилось к требовательному зуммеру полевого телефона, раздавшемуся не столько в гулкой, сколько гудящей тишине короткого перерыва далёкой канонады.
Штурмбаннфюрер направился обратно, к жёлтой расщелине, обозначающей дверь импровизированного кабинета, из которого он минут пять назад вышел со словами: «Что это за фейерверк, Патрик?»
Мгновения, когда никого больше подле не было, а штурмбаннфюреру стало не до него, Эмилю хватило, чтобы с крысиной проворностью кануть в тёмном углу подземелья…
Хроники осиного гнезда
Последним боевым эпизодом в деятельности германских торпедных катеров в 1943 году стало участие в блокаде Эльтигенского плацдарма в ноябре — декабре. Пятёрка катеров совершила 17 групповых походов, в ходе которых «Шнелльботам» во взаимодействии с тральщиками и быстроходными десантными баржами удалось с середины ноября блокировать советский десант, что спустя две недели привело к прекращению попыток присылать ему подкрепление.
Операция прошла почти без потерь, что было, в частности, связано с долгими периодами нелётной погоды и отчасти — с удачным сдерживанием авиации КВЧФ силами ПВО и истребительной авиации Люфтваффе.
Подопечные Бюхтинга заплатили за месяц боевых столкновений и пяти безрезультатных торпедных атак лишь повреждением катера S-49, который так и не сумел увернуться от снарядов авиапушек.
Керчь. Побережье близ з-да им. Войкова
Дождались
Крохотный Дачный посёлок, форштадт гораздо большего посёлка Капканы. И название-то своё носил он от небогатых мещанских дач дореволюционной поры. Небогатых, но теперь частично разрушенных, частично разграбленных и сплошь — опустелых.
— И что это, по-вашему, может значить, товарищи офицеры? — обернулся через плечо Новик, отняв от глаз окуляры бинокля.
В прорехе проваленной черепичной крыши их НП заметить можно было только со стороны завода, к которому был обращен её скат. Но до впечатляющих громадой своей руин было километра два — не меньше. Так что, не взбреди кому-нибудь в голову выискивать их нарочно в стереотрубу, случайным взглядом и не наткнёшься — мимо скользнёшь. Поэтому капитан Новик во весь рост стоял в перекрестье ветхих балок.
— Думаю, коллега хотел сказать, что ввиду изменившихся обстоятельств… — начал по обыкновению многословно Войткевич, но лейтенант Боске перебил его звучным лязгом отведённого затвора «MP-40».
— Нас заждались!
Едва только проступила бледно-серая неровная полоса неба над руинами завода, как стало отчетливо видно в градуированной перспективе бинокля: жалюзи вентиляционных уловителей на ступенчатой крыше «силового хозяйства» закрыты.
Боске приподнялся, готовясь спрыгнуть в рваную дыру, образованную в чердачном перекрытии, должно быть, ещё в 41-м. Но капитан Новик потянул его за полу штурмовки книзу.
— Ты остаёшься, лейтенант.
От возмущения Мигель не сразу нашёл слова, а когда нашлись, они стали лепиться в невнятную кучу, смысл которой суммировался: «Да вы что, сдурели? Там же мой брат!..» На что с лаконичностью бухгалтерского дебита Новик подытожил:
— Приказ.
Впрочем, пояснил, когда, помотав головой, Мигель Боске чуть поуспокоился:
— Ты наш второй эшелон. Придёшь сюда с нашими, если что…
Как-то не сговариваясь, все трое обернулись в сторону моря. По общему румбу надежды всех, кто здесь ждал долгие два года, ждал и боролся.