Обреченный на скитания. Книга 8
Шрифт:
– Плесни на него водой, – голос басовитый. Что-то упало мне на лицо. Ватно-бархатистое такое. Потом опять голос:
– В несознанке он…
– И угораздило же тебя, – второй голос, – Гафлер теперь год будет тебе вспоминать порчу имущества.
– Та не-е, – первый голос, – он же дышит. Я ж его пустотейкой легонько так…
– Знаю твоё легонько. Башку вот ему пробил. Ладно, пусть юродивая с ним возится, можа выходит, – второй голос.
Они говорили еще чего-то, но я уже не понимал, проваливаясь в мягкое беспамятство. Следующее воспоминание было
Головная боль вывела меня из забытья. Что-то новенькое! Я уже свыкся с ней, как с хвостом и крыльями, но, оказалось, что головная боль может и разбудить… После этого я уже точно не спал, но в мыслях моих кружились образы Эмарисс: вот она улыбается, вот характерно наклоняет голову, чем-то возмущаясь, а вот хмурит свои брови – и на щеках её играет румянец…
Видения, как заевшая кинопленка, повторялись вновь и вновь, наполняя сердце тоской. А потом пришло осознание, что этого я больше никогда не увижу – и чем быстрее забуду, тем лучше будет для всех.
И тогда пустота вернулась в мою душу. Пустота и апатия ко всему.
Открыл глаза. Всё та же пещера. Высокий свод, следы кирок на стенах… Значит, рукотворная. Где-то сбоку мерцает свет, едва разгоняя темноту тусклым свечением. Попытался пошевелиться. Опа! Что это сдавливает щиколотку? Пошевелил ногой – и характерный звон цепи уточнил, что же это.
– Приехали, – прошептал я, – вот только в кандалы меня ещё не заковывали. Едрена корень!
Дотронулся до шеи. Интересно девки пляшут, по четыре штуки в ряд! Ошейник. Пощупал. Да, металл.
– Очухался? Кхе… кхе… кхе, – сиплый голос от противоположной стены, – во юродивая обрадуется.
– Ты кто? – выдавил я, удивляясь своему голосу.
– Я это я, а вот ты что за фрукт? На Нимгира ты ни разу не похож, – с усмешкой проговорил голос.
– Алекс я. Давно я тут?
– Та знаю, что Алекс. Во имячко-то дал Единый. Юродивая всё приговаривала: «мой Алекс» та «мой Алекс». Смех смотреть. Одно слово – юродивая. Она тебя уж, почитай, неделю обхаживает. Поначалу так ваще не уходила. Три цикла сидела подле тебя. Плакала, жалела тебя как родное дитятко. Я аж прослезился. Вычухала, однако, – рассуждал простывший голос.
– Кто это? Юродивая? – спросил я, хотя самому было глубоко безразлично, кто тут меня выхаживал и зачем. И вообще, почему я тут.
– Дивчина одна. Из дворцовых, – пояснил голос, – добрая девка. Вот и меня не гнушалась лечить. Даром что дворянка, гной из раны вычищала как заправский целитель. Вот же наградил Единый талантом.
– Почему юродивая? Звать так, что ли? – вяло проговорил я.
– Да какое там! – собеседник явно был рад поболтать. – Не знаю, как мать её называла, а тут зовут Юродивой. Воду носит по забоям, лечит, ежели кому нужно.
– Где я? – интерес шевельнулся на грани восприятия.
– Ясно где. У гномов в шахтах. Чо? Совсем память отшиб Кувалда? – участливо поинтересовался сокамерник.
– Не помню. Всё как-то не так…
– Ну ничего, – успокоил меня Сиплый, – я, ежели чего, подскажу. Меня тож, вишь, на цепь посадили. Плюнул в харю охраннику, так он, бугай здоровый, пустотейкой со всего маху ка-а-ак врежет. Думал, сдохну. Рёбра поди сломал. А Юродивая выходила. С ложечки кормила, я ж встать не мог. Это щас герой. На днях должны выпустить. Я-то сам с третьего уровня.
– А тут какой?
– Шестой. Ниже уже опасно, твари пещерные людей жрут. Да вот и твоя идёт. Слышь? Песенку поёт? Ну кто как не юродивая петь будет на каторге?
В наступившей тишине я услышал знакомый голос. Вот только откуда я его знаю? Хотя понятно, откуда: раз она неделю меня выхаживала, её голос я и слышал сквозь агонию беспамятства.
– Ты, паря, девку не обижай, – громким шёпотом предупредил Сиплый, – за неё половина братвы и все дворцовые тебе башку точно снимут. И наказания не побоятся. Проверено уж, будь уверен.
– Популярная, однако, – вяло усмехнулся я.
– Не знаю, популярная али нет, а девка хорошая. Душевная. Гномы, суки, такую тут держат. Токо за это их род под корень извести нужно, – горячо прошептал мой сокамерник.
– Даже так? – криво усмехнулся я.
– Так, паря. Так. Ладно я, на дорогах безвинных грабил и убивал. Поделом мне. А её-то за что? Чистая она, понимаешь? Эх, молодость! Ни хрена ты не понимаешь!
– Значит, нашлось за что, – буркнул я.
– Мальчики, это я, – раздался откуда-то из темноты девичий голос, – не пугайтесь.
– Пуганые уж, – с теплом в голосе отозвался Сиплый, – не напугаешь.
– Ой ли, – весело не согласилась девушка, – проголодались? Я ужин несу.
– Ждем-ждем, – отозвался мой сокамерник.
Я повернул голову и наконец увидел своего собеседника. Это был остроносый, до изнеможения худой мужчина, неопределённого возраста: может, шестидесяти лет, а может и всех девяноста, причём его жидкая козлиная бородка и беззубая улыбка производили крайне отталкивающее впечатление. Одет он был, как и я, только в изорванные штаны. Сутулый. Ступня его и грудь перевязаны так называемыми бинтами, серого, неаппетитного вида. Даже на таком расстоянии я вдруг почувствовал, как воняет мой сокамерник. Лучше отключить обоняние. Опа! Сработало. Запомним.
В нашу келью вошла миловидная девушка в чуть тесноватом ей платье, явно с «барского плеча». Бросились в глаза несколько аккуратно заштопанных дыр по подолу и на рукаве, в остальном же весьма опрятная. В руках девушка держала большую корзину, прикрытую сверху тряпицей серого цвета.
Корзина…
Корзина…
Корзина…
Перед глазами поплыло. Голоса ушли куда-то вдаль, превратившись в полушёпот.
– Твой-то очнулся! – сообщил Сиплый. – Ну чо ты встала, давай сюда корзину. Давай-давай. Ну чо ты, право дело, слезы льёшь? Радоваться должна, Единый услышал твои молитвы, а ты в слёзы… Так ведь передумает и призовёт его на Звёздную дорогу… Иди поздоровкайся, я тут сам… Иди-иди…