Обреченный странник
Шрифт:
— Свято место пусто не бывает, — легкомысленно отмахнулся Кураев, но был тут же остановлен своим собеседником.
— А кто сказал, будто оно окажется пустым? Кто? Но весь вопрос в том, что за человек займет то место. Вот об этом сейчас мы и должны подумать, назидательно подняв палец, закончил Чернышев.
— Не мне ли ты предлагаешь идти в услужение к немецкому принцу? Насколько мне известно, русским в душе он не стал. Немцем и остался.
— Да будь он хоть турком, но он наш будущий государь, и от его указов и рескриптов будет зависеть будущее всей империи, а значит, и нас всех.
— Слушай, Иван, — не вытерпел Кураев, — говори яснее. Я человек прямой и всех этих экивоков не терплю и не понимаю. В чем мое участие в задуманном вами?
— Нам хорошо известно, в каком ведомстве ты служишь, и многие из нашего братства с уважением относятся к Алексею Петровичу Бестужеву—Рюмину. Может, ты нас и посчитал за легкомысленных, мягко говоря, людей, но, приглашая тебя, мы догадывались, что канцлер потребует от тебя сведений об участниках тайных собраний. Ведь так?
— Не забывайся, Иван! — вспыхнул Гаврила Андреевич, и хотел вскочить на ноги, но был остановлен поднятием руки хозяина кабинета.
— Остановись, я не хочу тебя оскорбить, а просто высказываю некоторые предположения. Так вот, мы понимали, что при желании великий канцлер может узнать, кто входит в состав нашей ложи. Но… этого–то мы и добивались. Ты не первый, через кого мы попытались донести до сведения графа о своем существовании.
— Почему бы вам просто не пригласить графа Бестужева как частное лицо, а не как канцлера российского, на одно из своих собраний? — Кураев злился, что оказался игрушкой в чьих–то руках, пытался скрыть свои чувства, но это у него плохо получалось, а потому он сердился на себя еще более, и уже был не рад, что согласился на встречу с Иваном Григорьевичем. Но сейчас, попав в столь каверзную ситуацию, выбора у него не было, а потому, слегка успокоившись, решил более не перебивать собеседника и выслушать до конца все, что бы тот ни говорил.
— Конечно, об этом мы думали с самого начала. Но канцлер не может принимать чьи–то частные приглашения, а тем более выступать частным лицом. Он бы просто не приехал. Судя по последним сообщениям, дела его становятся день ото дня все хуже. К партии Шуваловых большинство из нашего братства относится с недоверием, зная жадность Петра Ивановича, жестокость, если не кровожадность Александра Ивановича, тщеславность двоюродного их братца Ивана, что сегодня оказался в фаворе, одним словом, симпатии ни у кого их семейка не вызывает…
— Кроме одного человека, — вставил все же свое слово Кураев.
— Кого? — удивленно поднял брови Чернышев.
— Императрицы!
— В этом ты прав, — вновь рассмеялся граф, — но она, ко всему, еще и женщина, а женщинам надо прощать их слабости. Итак, положение при дворе сейчас такое, что страной правят Шуваловы, и заболей императрица всерьез, широко перекрестился он, — не приведи Господь, то нам будут явлены новые временщики. А как все складывалось при Анне Иоанновне, ты, думается, наслышан. Никто не желал бы пережить те времена. Потому нам хотелось бы, во–первых, всячески помочь канцлеру, коль это еще возможно, но боюсь, он уже на закате своей карьеры; а во–вторых, найти подход к молодому наследнику.
— Не вижу ни в том, ни в другом вопросе своей роли, — кашлянул негромко Кураев, — чем я смогу тут помочь?
— Ты можешь помочь канцлеру. Если он устоит, то останется хоть один человек, противоборствующий Шуваловым.
— Но как я помогу канцлеру?
— Алексей Петрович недавно ездил к молодому двору, но был принят там холодно. Мои же отношения с Петром Федоровичем, если не дружеские, то, во всяком, случае приятельские.
— Когда ты только, Иван, все успеваешь? — поразился откровенности того Кураев.
— Не столь важно. Хочу тебя представить наследнику, чтоб со временем ты смог замолвить словечко за канцлера и в чем–то оказать ему помощь. Возможно, это случится не сразу, но подобное знакомство надо ценить. Ну, что ты теперь скажешь? Лишь маскарадами мы занимаемся на своих собраниях? Каждый видит то, что желает видеть.
— Не знаю, что и ответить, — поднялся с кушетки Гаврила Андреевич, — но пренебрегать такими знакомствами, согласен, нельзя. Когда еще выпадет такой случай.
— Да и выпадет ли, — легонько хлопнул его по плечу Чернышев. — Так едем к молодому двору?
— Едем, — с улыбкой ответил Кураев, на сей раз уважительно вглядываясь в лицо старого друга, которого он не смог оценить по достоинству.
… Когда через несколько дней Гаврила Андреевич попытался вспомнить и как–то вычленить свое ощущение от встречи с наследником, он с удивлением для себя самого отметил, что тот произвел на него в целом довольно приятное впечатление. Прежде всего удивила та непосредственность, с которой он держался, беседовал, общался с крутившейся подле ног рыжей собакой, отвечал с полуулыбкой на приветствия входивших время от времени в комнату, кого–то из своих приближенных. И в то же время за всем этим проскальзывали порой плохо сокрытый страх, робость, боязнь окрика. Кураев попытался понять, кого же может бояться великий князь, подумав в первую очередь почему–то об императрице. Но потом отмел свое предположение как неверное, поскольку Петр Федорович, когда разговор касался государыни, как–то по–детски кривил рот и с затаенной усмешкой называл ее "моя тотушка". При этом твердость произносимых слов и не всегда правильные ударения выдавали в нем исконного немца. Запомнилась и порывистость, с которой он говорил, переводя взгляд умных, но не очень озабоченных земными проблемами, глаз. Впрочем, от человека, живущего в стороне от внешнего мира, в своем дворце, словно улитка в домике, иного просто невозможно и требовать. Услышав, что Гаврила Андреевич принимал участие в боевых действиях, в последнем столкновении русской и шведской армий, Петр Федорович вскочил со своего места, как–то хищно вытянул нос, как это делают гончие, когда идут по свежему следу, подбежал к нему и спросил ломким, еще не окрепшим юношеским фальцетом:
— Господам известно, что не так давно в Петербург из Стокгольма прибыла делегация с единственной целью — пригласить меня взойти на престол после смерти шведского короля Фридриха Гессенского?
— Да, нам известно о том, — согласился граф Чернышев.
— Вот было бы интересно, не отсоветуй мне "тотушка" делать это. Посмотрели бы, чья взяла.
— Что вы имеете в виду, ваше высочество? — осторожно спросил Гаврила Андреевич, хотя прекрасно понимал, о чем идет речь.
— Думаю, шведские солдаты ничуть не хуже русских мужиков. И если бы у них был достойный предводитель, то они могли бы легко взять и Петербург, и Москву. Впрочем, от Москвы я никакого проку не вижу, она не похожа на европейскую столицу.
— Смею напомнить, — вкрадчиво заговорил Чернышев, — вы по материнской линии являетесь внуком российского императора Петра Великого. А он имел честь воевать со шведским королем Карлом, который также мечтал взять Москву.
— Петр Великий? Может, он и был великим полководцем, не знаю, но не по его ли приказу был убит царевич Алексей? Ответьте мне, господа.
Кураев и Чернышев опустили глаза в пол, не зная, что и возразить наследнику. Наконец, Иван Григорьевич нашелся:
— Важность государственных дел, забота о державе иногда заставляют государя идти на поступки и действия, которые обычному человеку трудно расценить. Император боялся, что сын сговорится с его врагами…