Обреченный странник
Шрифт:
Захотелось прогнать от себя всю эту суетящуюся мелюзгу, остаться хоть ненадолго одной, вздохнуть полной грудью, а то и совсем уйти в монастырь, уехать в самый дальний скит, где не будет бесконечных просителей, жалобщиков, наушников. Но именно сейчас нельзя покидать столицу ни на час, ни на минуту, особенно после того, как ей доложили о поимке сибирского купеческого сына, (имя и прозвание его она не запомнила), пробиравшегося в Холмогоры на выручку принца Иоанна Антоновича. И ведь каков подлец! Столковался с ее злейшим врагом, с прусским королем Фридрихом, который, как хитрый лис, в письмах к ней клянется в искренней дружбе и расположении, а на деле засылает лазутчиков, мнит себя вершителем судеб всей Европы. Нет, пришла пора показать и ему, и всем
Императрица, близоруко щурясь, поглядела на листки допроса Ивана Зубарева и крупным, слегка наклоненным влево почерком, написала в верхнем углу: "Судить по всей строгости. Передать дело в Сенат". Затем кликнула дежурного офицера и велела пригласить к ней завтра на утро графа Воронцова, Петра и Ивана Шуваловых и… чуть поколебавшись, — канцлера Бестужева.
У императрицы за последнее время возникло стойкое недовольство Алексеем Петровичем и глухое раздражение всеми его словами и поступками. Мало того, что он не упускал случая воспользоваться подношениями, чем щедро одаривали его всевозможные иностранные посланники, но и еще, по глубокому убеждению государыни, Бестужев вел двойную игру. И хотя никаких доказательств на сей счет пока не находилось, да и неловко как–то устраивать слежку за вторым лицом в государстве, императрица, что называется, нутром чуяла недомолвки и хитрые уловки со стороны канцлера, чего она особенно не терпела и не могла простить даже самому близкому ей человеку. К тому же, братья Шуваловы ежедневно при каждом удобном случае доносили о неблаговидных поступках канцлера, что вмешивается в их, шуваловские, дела, стар стал, иностранные посланники на него жалуются, мол, ничего невозможно решить без подписи Бестужева на самой незначительной бумаге. Но Елизавета Петровна пока крепилась и терпела, хорошо понимая, что опыт и чутье старого вельможи незаменимы, и ни один умник не в силах будет вести до конца ту политику, которой придерживается она сама да и все российское государство. Бестужев обладал из всех известных ей людей несомненным и ценным для государственного мужа качеством: он не мог позволить, даже если ему лично будет светить крупный прибыток, ни одной из дружественных России стран поиметь выгоду за счет убытка родного отечества, а уж про врагов и говорить не приходится. Алексей Петрович не только им не позволял торговлю вести в самом захудалом русском уездном городишке, но и нашим купцам запретил в те страны товары вывозить. Заменить Бестужева было некем. Ни Воронцов, ни Трубецкой, ни иной кто и месяца бы не просидели в кресле российского канцлера, не смогли бы с той легкостью управлять неповоротливым и плохо слушающимся руля кораблем внешней политики в туманных водах как ближних, так и самых отдаленных государств. Нет, Бестужева, несмотря ни на что, приходилось терпеть до поры до времени, а коль понадобится менять курс, то одновременно с тем сменить и капитана. А пока… пусть крутит штурвал как ему вздумается, не выходя из официального общепринятого фарватера.
Приглашенные государыней вельможи пришли в точно назначенный час и молча расселись все в том же кабинете дворца, каждый на своем обычном месте. Елизавета Петровна о чем–то сосредоточенно думала, легонько пощипывая нижнюю губу двумя пальчиками. И хотя она давно решила, о чем пойдет речь: что именно сейчас настало время принятия решения, которое круто может поменять и ее собственную судьбу, и судьбу этих, сидящих в молчании, сановников, и еще многих, многих тысяч подданных, но начинать было страшно.
—
— А как же, — мгновенно отозвался тот, словно ждал именно этого вопроса, — считай, на всех допросах самолично присутствовал.
— На кого из сообщников показывал он?
— В том, государыня, не признается. Толкует, что его одного бес попутал в Пруссию отправиться. Да и я сам так думаю: не было у него дружков, а то бы давно под пыткой все и выложил.
— Хорошо… Может, и прав ты. Дело его в Сенате рассматривать будут. Пусть они решают, как с тем перебежчиком поступить. Я на себя сей грех брать не желаю.
— И не надо, матушка, — с готовностью поддакнул Петр Шувалов, — есть пока у нас кому суд да расправу чинить. А что его к петле или плахе приговорят, в том нисколечко не сомневаюсь.
— Злодей сей плахи не избежит, то верно. Но как быть с теми, кто потакал ему, на подлое дело толкал? — спросил, ни к кому не обращаясь, вице–канцлер Михаил Илларионович Воронцов.
— О чем ты? — заворчал Алексей Петрович Бестужев. — Или не слышал, что один он на то дело решился? Не было у него, слава Богу, сообщников.
— А как же Фридрих прусский? Не он ли того мужика направил прямиком в Холмогоры принца из темницы освобождать?
— Тебе–то, граф, откуда такие подробности известны? — ехидно поинтересовалась императрица. — Сорока, что ли, на хвосте принесла?
— То уже не тайна, — развел руками вице–канцлер, — любая булочница языком в лавке болтает — не запретить.
— Никакой строгости не стало. Хотела бы услышать насчет короля прусского мнение ваше, — негромко проговорила императрица, опустив глаза на паркетный пол, словно сам виновник их нынешних бед находился не иначе, как под столом.
— Богохульник он и мерзопакостник, — первым высказался Бестужев.
— Тут я с Алексеем Петровичем согласен, — подхватил налету мысль того Петр Иванович Шувалов, — наказать бы его примерно за все козни, да только как то совершить…
— Гренадеров, что еще при Анне Иоанновне к нему на службу на небольшой срок отданы были, отпускать от себя не желает, — напомнил граф Воронцов. — А им ни причащаться, ни исповедоваться в той стране негде.
— Посланника нашего Гросса по важным делам принимать более года не желал, и мной велено было ему на родину обратно возвращаться, чтоб понапрасну деньги не просиживал, — сообщил канцлер Бестужев.
— Насколько мне ведомо, то и прусский посланник Варендорф из Петербурга самовольно уехал, ни с кем не простившись? — осторожно спросил Александр Иванович Шувалов, не желая показывать свою чрезмерную осведомленность.
— Выходит, полный разрыв меж нами? — слегка удивленно произнесла императрица, которая, видимо, впервые слышала об отбытии из столицы прусского посланника, но, в свою очередь, не желала выказать свое незнание в государственных делах.
— Значит, война? — чуть не шепотом проговорил Петр Иванович Шувалов, боясь громко произнести это страшное слово.
— Проучить надо пакостника, — хищно прищурил кустистые брови канцлер Бестужев и шмыгнул носом, оглядев присутствующих.
— Не обмишуриться бы… — покрутил головой осторожный Воронцов, — а то как бы вся Европа над нами смеяться не стала.
— Бог не выдаст — свинья не съест, — подвел итог Алексей Шувалов.
— Кого над войсками поставим? — спросила императрица.
— Тут хорошо подумать надо, — вновь заосторожничал Воронцов, — во время похода своего с нашим корпусом генерал–фельдмаршал Репнин, слышал я, изрядно Фридриха напугал…
— Только обратно ни с чем вернулся, — быстро перебил вице–канцлера Петр Иванович Шувалов. — Тут поопытнее кого–то надо ставить…
— Опытнее Степана Федоровича Апраксина нам никого не сыскать, — пытливо оглядел всех канцлер Бестужев. — У него и чин самый подходящий, и с младых ногтей при армии состоит. Сколько им сражений выиграно, и не счесть.