Обреченный странник
Шрифт:
— Что за умысел? — настороженно поинтересовался священник. — Скажи подробнее. Коль дело жизни государыни касается, должен буду епитимью на тебя самую строгую наложить.
— Не о том вы, батюшка, подумали, — горячо возразил Иван. — Совсем даже на здоровье или жизнь государыни я и не покушался, а искушение великое имел -помочь узнику тоже царственных кровей, что в Холмогорах томится.
— Кто тебя на такое предерзкое дело надоумил? — строго спросил священник, и голос его заметно посуровел.
— Король прусский, Фридрих, — не задумываясь, брякнул Иван.
— Как
— Истину говорю, зачем мне в обман вас вводить. Из–за него, Иуды, и в острог попал, всяческим жестоким пыткам подвергся.
— Кто же тебя свел с прусским королем?
— Судьба, батюшка, свела. И сам не думал, что так выйдет. А против императрицы нашей ничего худого не мыслил, головой клянусь.
— Велика цена твой голове, — усмехнулся священник. — Знаешь ли, что правительственный Сенат приговорил тебя к смертной казни?
— Откуда мне знать, — внутренне сжался Иван, — мне о том не передавали. Неужто, правда?
— Как Бог свят, правда. Только за тебя высокие господа хлопочут, помочь желают. Вот меня и попросили узнать: сумеешь ли ты язык за зубами держать, если на свободе окажешься. Что скажешь на то?
— Никому ни словечка не скажу! Так и передайте тем господам! — Иван схватил руку священника и принялся целовать ее, не замечая, как слезы сами полились из его глаз. — Раскаиваюсь во всем содеянном и готов прощение всей жизнью своей дальнейшей заслужить.
— Погоди, сын мой, исповедь не окончена, а ты вновь за клятвы принялся, — вырвал свою руку священник. — Оставляю тебе молитвослов, чтоб вычитал по нему канон Пресвятой Богородице и Спасителю нашему Иисусу Христу. Завтра велю начальству, чтоб в храм для причастия тебя допустили. А пока прегрешения твои прощаю, кайся достойно, — и он, быстро перекрестив Ивана, вышел вон из темницы.
Иван долго после его ухода не вставал с колен, а, повернувшись к небольшому образку Николая Чудотворца, что висел в углу камеры, шептал молитву Ангелу–хранителю, потом открыл молитвенник и принялся читать указанные священником каноны, крестясь и низко кланяясь.
На другой день рано утром брякнул засов на двери камеры, и заспанный солдат велел Зубареву идти следом за ним.
— Далеко ли идти? — поинтересовался Иван. — Чай, сегодня воскресенье на допросы не зовут.
— В храм тебя велено свесть, — недружелюбно ответил тот. — Но–но, без разговоров, пошевеливайся, — тут же спохватился он.
В храме оказалось не больше десятка арестантов: видно, острожное начальство не особо баловало арестантов посещением службы, чтоб тем самым избежать лишних хлопот с их препровождением и охраной. Службу вели старенький священник, которого Ивану приходилось видеть раньше, и тот, что вчера приходил к нему в камеру. Прислуживали им два диакона и совсем седой арестант, следивший за зажженными у образов свечами и лампадками. Именно он, когда служба заканчивалась и все готовились приобщиться Святых даров, чуть прихрамывая, подобрался к Ивану вплотную и прошептал в самое ухо:
— Как приобщишься,
— Хорошо, — кивнул Иван, и сердце его учащенно забилось в преддверии чего–то необычайного. Особых сил ему стоило под настороженными взглядами караульных солдат, которые находились здесь же в храме, после принятия причастия сделать на негнущихся ногах несколько шагов к маленькой дверце, которая вела внутрь алтарной части храма. Он все ждал властного окрика, готов был броситься бежать, но никто не закричал, не кинулся к нему, и он, обливаясь липким потом, затворил дверь за собой, прижался спиной к прохладной каменной стене и перекрестился. Через некоторое время в алтарь вошел священник, исповедовавший его накануне, по–свойски кивнул головой и достал откуда–то из–за цветастой занавеси черный подрясник и легкую монашескую шапочку–скуфейку.
— Одевайся быстро, а потом иди за мной, — приказал он.
Иван не помнил, как напялил на себя одежду, опасаясь, как бы она не оказалась чересчур тесной, чтоб тем самым не выдать себя, но подрясник пришелся впору, а шапочка налезла до самых глаз.
Вместе со священником они прошли мимо позевывающих солдат, стоящих на выходе из храма, пересекли мощеный булыжниками тюремный двор и подошли к главным острожным воротам.
— Благословите, батюшка, — кинулся к идущему впереди Ивана священнику один из солдат, низко опустив голову. Иван сжался, но, присмотревшись, заметил, что солдаты в карауле изрядно навеселе, несмотря на ранний час.
— Господь простит, — невозмутимо произнес священник, перекрестив охранника, а за ним и остальных, стоящих на карауле, и затем беспрепятственно вместе с Иваном проследовал на небольшую площадь перед острогом.
Иван блаженно улыбнулся и, подняв голову к небу, полной грудью вдохнул свежий петербургский воздух. Ему хотелось выкрикнуть что–нибудь дерзкое, несуразное, побежать, подпрыгнуть, запеть, но он все еще боялся, что сейчас позади него откроются тюремные ворота, выскочит охрана, кинутся вслед за ним.
— Куда мне дальше? — осторожно спросил он священника.
— Вон, вас ждут, — указал тот ему на коляску, запряженную парой соловых лошадок.
— Спасибо вам, батюшка, — Иван подставил голову под благословление.
— Господа благодари, видать, не окончен твой земной путь, — буднично ответил тот и, не оглядываясь, пошел в сторону, а Иван бегом кинулся к коляске, где сидел, откинувшись на кожаные подушки, насупленный поручик Кураев.
— Вы?! — удивленно воскликнул Иван и кинулся было обнимать его.
— Нет, апостол Матфей, — увернулся от его объятий поручик. — Изволите сесть или рядом побежите? Я вам не барышня, чтоб тискать меня. Садитесь, садитесь, а то еще народ подумает чего–нибудь.
Иван вскочил в коляску, и возница так хлестнул лошадок, что они с ходу понеслись, выбивая подковами из мостовой яркие искры.
— Куда едем? — весело спросил Иван, стянув с головы монашескую шапочку и подставляя налетающему с Невы колющему пронзительному ветру разгоряченное лицо, с блаженством ощущая всей кожей желанную свободу.