Обреченный странник
Шрифт:
— Это чем таким недозволенным заняты?
— Добрый день, ваше превосходительство, — подошел к нему Иван Зубарев. — Почему так спрашиваете? Разве запрещено законом печь выкладывать?
— Это смотря для чего ее класть вздумали. Если самосидку гнать арестую. А мне донесли, мил дружок, будто ты собрался золотые монеты чеканить. Так ли то?
Тимофей Леврин, который, хоть и не знал, что перед ним находится сам городской полицмейстер, но быстро догадался, с чем тот явился, и не дал Ивану ответить, тут же нашелся:
— Неужто, ваше превосходительство, сами не видите, каменку для бани строим.
—
— То мой человек, с деревни привезенный, — шагнул вперед Андрей Андреевич Карамышев.
— А… тогда другое дело, — слегка успокоился Балабанов. — Только одно мне непонятно: вы здесь, что ли, помывочную баню делать собрались?
— Зачем здесь? — встрял Леврин, — мы печь на катках в нужное место опосля доставим.
Карамышев и Зубарев переглянулись меж собой, ожидая, что скажет на это полицмейстер. Тут пристав увидел лежащие сбоку на лавке кузнечные клещи и прочие приспособления, потрогал их и спросил у Карамышева, приняв его по возрасту за главного:
— А это тоже для банного дела сготовлено?
Карамышев раскрыл было рот, прикидывая, как ответить, но неугомонный Леврин опять выскочил вперед:
— Знает ли, ваше превосходительство, что черт сказал, когда свинью стриг? — и, не дожидаясь ответа, продолжил: "Визгу много, а шерсти мало, только и всего–то. Чем шелудивого брить, не лучше ли опалить?"
— Это ты к чему? — провел ладонью по гладкой, как яйцо, голове пристав, и его без того багровые щеки, свисающие почти до ворота, налились кровью.
— Не извольте худого подумать, ваше превосходительство, — ничуть не смутясь, сверкнул зубами Тимофей и громко захохотал, — у меня у самого дед мой, Егор, весь лысый, а как в баню пойдет, если шапку забудет на башку надеть, то непременно шишку набьет.
— Ты мне это дело брось! А то и моргнуть не успеешь, как в участке окажешься, там тебя и постригут, и побреют, и шишек, коль надо, наставят. Ты мне сказывай подобру, зачем вам щипцы в бане нужны? — сердито пробурчал пристав.
— Вот вы о чем… Так то не щипцы, а клещи, — Леврин ухватил их за ручки, подошел к деревянной бадье и, взяв ее за рукоять щипцами, чуть приподнял, — видите?
— Что? — в голос спросили пристав и Балабанов.
— Бадью щипцами поднять можно.
— Зачем? — спросили те.
— Как зачем? Чтоб не обжечься. Мой дед Егор, который в шишках весь, завсегда так и делал…
— Замолкни, надоел, — щелкнул пальцами Балабанов, — дай нам лучше с Иваном Васильевичем поговорить. Мы ведь с твоим отцом, Иван, неплохо знакомы были, он супротив власти или закону никогда не шел. Потому, когда донесли мне нужные люди, не поверил я, будто ты собрался самовольно золотую монету чеканить. С тем и пришел, чтоб своим глазом осмотреть все, убедиться, правда, или нет.
— Брехня это все, ваше превосходительство, — твердо глядя полицмейстеру в глаза, ответствовал Зубарев.
— Народ слушать, развесив уши, и знать не будешь, зима ли, лето ли на дворе, — не преминул вставить Тимофей Леврин, чем вызвал сердитый взгляд Балабанова в свою сторону.
— Вы нас давно знать изволите, — вступился за зятя Карамышев. — Разве могло нам такое в голову прийти? Золотые монеты чеканить!
— Хорошо, хорошо, — успокаивающе махнул рукой Балабанов, — не смею больше задерживать, а ты, — нашел глазами Леврина, — лучше мне на дороге не попадайся, а то язычок–то укорочу, — и, погрозив ему пальцем, еще раз сердито сверкнул глазами, начальственно нахмурил брови, коротко кивнул массивной головой и, повернувшись на каблуках, вышел. Пристав оглядел на прощание печь, фыркнул и пошел, оглядываясь назад, вслед за полицмейстером, но ткнулся головой о низкую притолоку сарая, ойкнул, едва не упал, схватился рукой за ушибленное место и, чертыхаясь, выскочил вон.
Когда начальство удалилось, Зубарев и Карамышев, и оба мастеровых мужика, что во время разговора стояли насупившись, не проронив ни слова, и Леврин захохотали. Последний громче всех.
— Я ж говорил ему, нельзя в баню с лысой головой ходить, — всплескивая руками, едва выговаривая слова, брызгая слюной, повторял Тимофей, — долго теперь шишку оттирать станет, ко льду прикладывать.
После того, как отвели сорок дней по отцу, Катерина решилась ехать домой и стала сговаривать мать перебираться к ней в Тару. Та ждала, что ей скажет Иван, но он отмалчивался, появлялся дома лишь под вечер, уставший, перемазанный в саже. Немного выждав, Варвара Григорьевна, наконец, решилась, собрала нехитрые пожитки и ранним утром вместе с дочерью отправилась на свое новое место жительства, проплакав всю последнюю ночь перед отъездом.
Иван, проводив мать, стал еще молчаливее, сильно осунулся лицом и лишь изредка заговаривал с Антониной, на плечи которой легло все домашнее хозяйство. Карамышев о чем–то подолгу шептался с Тимофеем Левриным, но Иван не обращал на то внимания. За две недели плавильную печь полностью выложили, обмазали, и Леврин обещал через день–другой провести пробную плавку уральской руды.
— Только чтоб никого рядом не было, — предупредил он Ивана, — дело нешуточное — руду плавить. Тут постороннего быть не должно…
— Какой же я посторонний, — изумился Иван. Но Тимофей был непреклонен, и Ивану не оставалось ничего другого, как согласиться.
Леврин предупредил, что плавку проведет ночью, дабы избежать появления в очередной раз кого–либо из нежданных гостей. Иван ушел в дом, решив, что, может, так будет и лучше, оставив Тимофея колдовать одного в каретном сарае. Спал он плохо и, едва начало светать, кинулся, накинув на плечи легонький полушубок, в сарай. Вбежав туда, застал Леврина спящим на лавке. Осторожно ступая, пробрался к печи и увидел лежащий на закопченных кирпичах небольшой кружок матово поблескивающего металла. Не помня себя, Иван бросился к нему, схватил в руки, принялся разглядывать, ощупывать, прикидывать на вес и даже проверил на зуб твердость.
— Зря стараешься, — остановил его проснувшийся Леврин, — серебра там и близко нет.
— А это что?
— Олово, — позевывая, отвечал Тимофей.
— А где же серебро? — Ивану не хотелось верить, что столько сил и затрат пошло впустую.
— То мне неизвестно, — с неизменной улыбочкой отвечал Леврин, продолжая лежать на лавке. — Я той руды с тобой не брал, оказаться бы мне в тех горах, может, и отличил бы, где руда пустая, а где с серебром.
— Может, вместе и поедем, как лета дождемся, — предложил Иван.