Обреченный странник
Шрифт:
— Что же теперь станется с нами? — вновь горестно запричитала мать. Теперь только в богадельню одна дорога и осталась, — она обняла Катерину, и обе заплакали, вторя друг другу.
Растерялся и Карамышев, увидя происходящее. Он подошел к Ивану и примирительно похлопал по плечу, тихо сказал:
— Слышь, Иван, не нужна мне эта деревенька, твоя она. Только куда я-то пойду, если и ее за долги заберут? А Тоне где жить? Ты у нас — что ветер в поле: сегодня здесь, завтра там. А семья? Семья как? О них думаешь?
— Как же, думает он, — всхлипнула за остальными женщинами Антонина, закрывая лицо руками, — зачем меня замуж взял? Чтоб насмеяться?
— Да помолчи ты, — пришикнул на нее отец, — без ваших бабьих глупостей разберемся. Веди их на кухню, Варвара Григорьевна, — попросил он хозяйку, нам с Иваном поговорить надо.
Когда они остались одни, Карамышев несколько раз прошелся по комнате, убрал с капающей свечи воск, провел зачем–то пальцем по стене, оклеенной по–новомодному голубой тонкой материей с вытканными на ней цветами и узорами, и, тяжело вздохнув, уселся напротив Ивана.
— Ну, зятек, коль случилось нам в родстве быть, то давай вместе и думу думать, как жить дальше станем. Мой тебе совет: бросай все, забирай мать, Тоньку и поехали вместе в Помигалово. Там не пропадем. Мы со старухой пол–лета в ней прожили, обустроились как могли, и для вас дело сыщется.
— Как это все бросить? — удивленно глянул на него Зубарев.
— Как? Как? А вот так — поехали, и все тут, пока в долговую тюрьму не забрали.
— Надо будет, и в деревне сыщут, — упрямо покачал головой Иван, — да и не заяц я какой, чтоб по кустам прятаться. Сегодня с мастером сговорился: руду, что с Урала привез, плавить станем. А вдруг да в ней серебро станется? Тогда что?
— Правильно мне твой отец говорил: и старого не сбережешь и нового не наживешь. Эк, куда загнул! Рудники открывать! Опомнись, Иван. Да знаешь ли ты, каков капитал под это дело нужен?
— И что с того? — не сдавался Зубарев, — найду деньги!
Карамышев надолго замолчал, пожевал тонкие бескровные губы, сосредоточенно разглядывая противоположную от него стену, словно там было написано что–то важное. А потом также задумчиво спросил:
— Значит, Ванюша, разбогатеть решил? Добытчиком стать? Жалко мне тебя, ой, жалко! Да ладно. Бог не выдаст, свинья не съест, авось, да придумаем что–нибудь. Знаешь что, сходил бы ты к владыке…
— Исповедоваться, что ли? — ехидно спросил Иван.
— Для твоего дела не только исповедоваться, но и пост великий весь год держать не мешало бы. Владыка, он человек многомудрый, глядишь, чего и присоветует.
— Э–э–э… захаживал я к губернатору нашему, и знаете, что он мне присоветовал?
— Сам губернатор? — вытянул тонкую шею Карамышев.
— Сам, сам, — кивнул головой Иван, — кабальную расписку взял с меня на то серебро, которое я только найти пытаюсь.
— Хорош гусь, ничего не скажешь, — улыбнулся Андрей Андреевич и опять аккуратно, двумя пальцами, снял нагар со свечи, размял мягкий комочек воска, поднес его к носу, чуть подержал и положил на чашку подсвечника. — Они с нашим братом чего хотят, то и творят, и никакой управы супротив их не сыщешь. Да владыка Сильвестр иной человек, он не только о своей выгоде думает. Так и быть, поедем к нему вместе. Он до конца дней в должниках у меня останется, поскольку из–за него, не иначе, татары мой дом запалили. Я так понимаю: ему на весь приход, на всю Сибирскую епархию, серебра, ой, сколько нужно! А коль ты пообещаешь ему с приисков своих долю дать, то он не только советом, но и делом поможет.
— А поверит он мне, что я вправду серебро найду? — спросил Зубарев.
— На слово нынче мало кто верит, но коль ты из руды своей хоть маленькую толику серебра выплавишь да владыке предъявишь, тогда иное дело
— Когда то еще будет, — покачал головой Иван, — бабушка надвое сказала, окажется ли серебро в руде моей…
— А мы так дело повернем, — хитро подмигнул ему Карамышев, — что серебро непременно в твоей руде найдем.
Иван прищурился и долго выразительно смотрел на тестя, пытаясь понять, куда тот клонит, но тот не пожелал объяснить значение своих слов, а потому на том свой разговор и закончили, условившись, что после плавки руды непременно наведаются к владыке Сильвестру.
Более недели ушло у Зубарева на то, чтоб найти по кузницам нужный кирпич, инструмент, присадки, привезти все это в собственный двор, очистить каретный сарай и начать выкладывать там плавильную печь, несмотря на лютые морозы, что как раз нагрянули.
Карамышев помогал ему чем мог: ездил с поручениями, встречал каждый день приходивших с напоминанием об уплате долга купцов и прочих людей, которым задолжал покойный Василий Павлович Зубарев. По городу пополз слух, будто бы Иван нашел близ Тобольска золотую жилу и теперь втихомолку от властей строит у себя дома специальное приспособление для чеканки золотых монет. Возле их ворот стали подолгу задерживаться какие–то подозрительные люди, чем вызывали огромное неудовольствие старого цепного пса Полкана, который, чуя, даже через забор, незнакомцев, хрипло лаял, рвался с цепи и тем самым будоражил весь дом.
Катерина, которая собралась, было ехать к себе домой, в Тару, неожиданно подзадержалась, непрестанно выглядывала во двор, когда Иван с тестем сгружали с саней привезенные ими мешки и кули, необходимые для постройки печи. Антонина несколько раз пыталась заговорить с мужем, интересуясь, что такое он затевает, но он лишь отмалчивался или отшучивался, не желая говорить с ней о задуманном.
Кончилось все тем, что в канун отцовых сороковин к ним неожиданно заявился городской полицмейстер Балабанов, а с ним еще и частный пристав. Они, войдя в дом, стащили с головы казенные шапки, почти одновременно перекрестились на образа, и полицмейстер спросил вышедшую им навстречу Варвару Григорьевну:
— Хозяин–то дома?
— Это вы Ивана? — удивленно спросила мать, поскольку впервые услыхала, как сына назвали хозяином.
— А то кого же? — кивнул Балабанов. — Он теперь, поди, хозяин заместо Василия Павловича?
— Он, он, — засуетилась мать. — Кому ж еще быть–то? Да вы проходите, чего в сенцах разговаривать.
— Нам бы самого хозяина, Ивана Васильевича, — подал голос пристав.
— А он тут, во дворе, строит чего–то все. Вы бы Василия Павловича помянули, завтра сорок ден будет. Прошли в дом, по стаканчику выпили бы….
— В другой раз, хозяюшка, в другой раз, — отказался Балабанов. И они оба вышли во двор.
— Когда ж в другой раз, — удивленно развела руками Варвара Григорьевна, — других сороковин уже не будет…
Балабанов с приставом нашли Ивана в каретном сарае, где были еще Карамышев и Тимофей Леврин. Два мужика, перепачканные глиной, выкладывали из кирпича большую объемистую печь невиданной конструкции. В углу теплился камелек, сложенный на скорую руку для обогрева сарая и нещадно дымивший. В воздухе пахло угаром, стены прокоптились сажей, и Балабанов, обведя всех округлившимися глазами, даже не поздоровавшись, спросил: