Шрифт:
Глава первая
Номер ей понравился. Уютный, со вкусом обставленный, он не напоминал вошедшему, что он здесь — всего лишь временный гость. И эта картина на стене... Разумеется, копия, но очень хорошая. Интересно, а другие номера в этом отеле тоже такие? Как об этом узнать? Разве что напроситься к кому-то в гости... “До какой только чепухи не додумаешься, — спохватилась она, поймав себя на этой мысли, — пока распаковываешь чемодан, и когда настроение... А какое у тебя настроение, а? Что это на тебя сегодня нашло? Вас, мадмуазель, послали сюда по серьезному делу, а вы, как девочка, готовы прыгать на одной ножке и улыбаться первому встречному. А почему только улыбаться? Может, не только улыбаться? Может,
Она набрала парижский номер, который знала наизусть. Приятный баритон ответил, что господин Тома в данный момент находится у шефа. “Передайте, что ему звонили из...” — она назвала небольшой городок на Изере, где находилась. Положив трубку, она поняла, что довольна тем, что разговор не состоялся. “Что ж, — подумала она, глядя на свое отражение в большом зеркале, — пора наконец честно сказать себе, как оно есть на самом деле. Себе и ему. Разобраться, додумать до конца и сказать. Эта поездка — хороший повод”.
Она выглянула в окно и уловила нежный волнующий запах. Справа от отеля был небольшой сквер; росшие в нем каштаны были усыпаны бело-розовыми крупными соцветиями. На севере, откуда она приехала, было пасмурно, с Северного моря который день дул пронизывающий холодный ветер, а здесь, в предгорьях Альп, уже была весна. В этой поездке был еще один, не предусмотренный ее работодателями плюс: когда она вернется, в Париже тоже будет весна, она переживет ее дважды. Она вспомнила, что, подъезжая к городу, видела горы, но не успела их как следует рассмотреть. И вообще, пора, пожалуй, заняться делом; сколько можно сидеть перед зеркалом, улыбаться неизвестно чему и мечтать. “В твои-то годы!” — усмехнулась она, беря чемоданчик с образцами. Выходя, она еще раз оглядела себя в зеркале и слегка подкрасила губы.
Спустившись вниз, она попросила портье вызвать ей такси и заодно осведомилась, далеко ли ехать до фабрики. Ей казалось, что в таком маленьком, как из шкатулки, старинном городке фабрика, словно некий изгой, должна притулиться где-то на окраине или даже за городской чертой.
— Мадам, конечно, может ехать и в такси, — церемонно ответил портье, — однако фабрика находится за углом. Возможно, мадам предпочтет...
Разумеется, она пойдет пешком. Гулять весной по такому городу — все равно что слушать хорошую музыку, пить шампанское или целоваться с тем, кто тебе очень нравится. Пожалуй, она не будет говорить об этом портье. А то он, чего доброго, захочет ее проводить. Кто же тогда останется в отеле? Просто ужас!
Спрятав улыбку, она уже собиралась отойти от стойки, когда над ее головой раздался низкий спокойный голос. Она обернулась и вынуждена была задрать голову: человек, стоявший сзади, был гораздо выше ее. Ей бросились в глаза куртка со множеством всяких карманов и застежек, твердый волевой подбородок и короткий ежик начавших седеть волос. Снова взглянув на портье, она поняла, что фразу, сказанную незнакомцем, поняла только она. Так что, пожалуй, если она не возьмет на себя роль переводчицы, ей самой придется вызывать такси для незнакомца. Портье, конечно, учил английский, но, прошу заметить, месье и мадам, английский, а не американский. Ах, мадам была в Штатах? И она понимает, что говорит этот господин? Всего-навсего такси? На аэродром? Господин, видимо, имеет в виду завод Дюпре, там есть летное поле... Но как он будет объясняться с шофером? Ах, если мадам нетрудно... Такси придет буквально через несколько минут, скажите ему.
Она обернулась и еще раз поразилась твердости этого подбородка и ледяному блеску глаз. Портье не понимает вашего языка, мистер (“Хаген, — улыбнулся он. — Лучше просто Роберт”). Шофер, по-видимому, не поймет тоже. Поэтому, мистер Хаген, придется мне... Что вы, не стоит благодарности. Да, она была в Штатах. Кентукки? Нет, так далеко она не забиралась. А вот, кажется, и такси.
Интересно, как он будет садиться, подумала она, глядя, как мистер Хаген открывает дверцу маленького “пежо”. Сейчас она объяснит шоферу, куда доставить мистера Хагена, надо ли его ждать...
Мистер Хаген с неожиданной ловкостью сложился и легко поместился в кабине. Такси отъехало. Летчик, подумала она, вспоминая, в какую сторону показывал портье, когда она спрашивала про фабрику. Только зачем он забрался в такую даль? Может, что-нибудь секретное? Но какое мне дело до их секретов. Да, она была в Штатах, и у нее сложилось вполне определенное мнение об американцах. Это невыносимо скучные люди, с которыми нельзя говорить ни о чем, кроме их работы, их дома и семьи. Проведя с американцем один вечер, ты знаешь о нем все. Американские мужчины занимаются любовью строго согласно пособию, которое изучили еще в колледже. А американские женщины... Впрочем, что это ты, сказала она себе. Какое тебе дело до американцев вообще и этого мистера Хагена в частности. Выбрось все это из головы.
На фабрике ее уже ждали. Ее встретил сам владелец, молодящийся господин лет за сорок. Он был сама предупредительность и любезность; в глубине его глубоко посаженных глаз ей даже почудился испуг. Еще бы — модели, которые она привезла, сулили фабрике хорошие деньги — но только если персонал во всем разберется и справится с заказом. А вдруг его девушки подведут? Девушки, которых ей предстояло обучить, уже ждали в мастерской. Она выложила из чемоданчика выкройки, образцы — и после этого отель, утренние мысли и все, не относящееся к делу, перестало для нее существовать. Недаром патрон называл ее “мадам Увлеченность” или “мадам Императорша” — когда она занималась своими любимыми моделями, она забывала обо всем и, как японка, вся отдавалась работе.
В полдень им в соседней комнате накрыли кофе с булочками. К пяти, когда самая старательная из девушек, Жоржетта, испортила уже готовое платье, она решила, что на сегодня, пожалуй, хватит. Владелец, господин Кабур, пригласил ее пообедать вместе с его семьей. Сославшись на усталость и головную боль, она отказалась. Ей хотелось одного — гулять по городу и его окрестностям, вдыхать этот удивительный весенний воздух и мечтать. Да, ей хотелось побыть одной. Одной или... с кем-то?
Размышляя об этом, она вышла с фабрики и направилась к реке. Она долго стояла на берегу, глядя на воду. Изер мощно катил свои воды, казавшиеся чуть зеленоватыми. Вздохнув, она пошла вдоль реки, а когда добралась до окраины, повернула и двинулась вверх по узкой улочке. Поплутав немного, она вышла к старинной крепости. Отсюда открывалась панорама всего городка, видны были окрестные поля, а вдали, освещенные закатным солнцем, проступали вершины Альп. Ей было так хорошо! Хотела бы она, чтобы Жан-Поль был сейчас рядом с ней? Она задумалась. Пожалуй, его присутствие ничего не добавило бы к тому чувству радости, которое она испытывала. А раз так — любит ли она его? Уже в который раз она задавала себе этот вопрос и не находила точного ответа.
Она вспомнила Жан-Поля, представила себе его лицо, то, как он почтительно держит ее пальто, готовый его подать, пока она причесывается. Да, он внимателен, даже предупредителен, никогда не забудет спросить о брате, о матери, подарить цветы, причем именно ее любимые... Когда его долго нет рядом, она иногда скучает, ей хочется, чтобы он был, чтобы спрашивал о делах фирмы, она бы с ним поделилась сомнениями (он всегда может дать дельный совет), рассказала бы о книге, которую прочла... Но... “Чего тебе не хватает? — спросила она себя. — Наберись смелости и скажи. Ну, скажи”. Внимание, забота... Все ли это, что ей нужно? А что еще? Он прекрасно, со вкусом одевается, хорошо воспитан, у него отличные манеры. У него прочное положение в его конторе, он хороший специалист. Он был бы ей отличным мужем. Ей уже говорили об этом. Да, иногда ей хочется, чтобы Жан-Поль был рядом, но сейчас нет. Вот в чем дело: она вспоминает о нем, когда ей скучно и одиноко, и забывает в минуты радости. Но разве так должно быть между любящими? А разве нет? Ведь когда тебе хорошо, зачем еще кто-то? Как зачем — чтобы поделиться своей радостью. Нет, никакой ясности не наступает, ни до чего она, стоя здесь, не додумается. Пора идти, солнце уже село.