Обретение мудрости
Шрифт:
Все еще полный дурных предчувствий, старик устроился на ближайшем ведре с песком и приготовился смотреть. Напряжение, царившее среди команды, было чересчур сильным, чтобы рисковать подобным образом; воспоминания о бое между Шонсу и капитаном были слишком яркими. Слишком велика была вероятность того, что что-то может пойти не так. Это был явный вызов богам. Следовало бы им верить, но он не знал, чего ожидать, и как это могло бы помочь.
Томияно некоторое время отсутствовал. Вполне вероятно, что его мать спрятала оружие. Мало кто заметил рапиры и маски в его руках, когда он вернулся, но первый же лязг стали, прозвучавший на замолкшем корабле, был подобен удару колокола, и реакция на него оказалась соответственной. Мальчишки гурьбой соскользнули вниз с канатов, группа вязальщиц на корме распалась, на палубу высыпали моряки, недоверчиво глядя на происходящее и обмениваясь недоуменными взглядами. С криком на палубу выбежала Брота, нервы которой были на пределе после стольких дней неопределенности.
– Проклятье, что вы делаете! – завопила она, прорубаясь сквозь толпу, словно всплывающий кит.
Поединок остановился, и капитан стянул маску и окинул взглядом зрителей, потом посмотрел на мать.
– Я учу воина фехтовать, – сказал он. – Я бы попросил вас всех немного разойтись и дать нам место. – Он снова надел маску и встал в защитную стойку.
Брота проскрежетала невероятное ругательство. Какое-то мгновение она готова была спорить, затем смешалась с толпой, наблюдая за продолжением урока, молча сжав пухлые ладони.
Хонакура ничего не знал о фехтовании и беспокоился меньше других, но он мог наблюдать за зрителями. Вначале женщины выглядели обеспокоенными, а мужчины явно были довольны, с нетерпением ожидая, когда капитан вернет часть горького лекарства, полученного им от Шонсу.
Соперники казались почти неподвижными. Оба стояли, опираясь на левую ногу и подняв левую руку. Правый сапог Ннанджи то выступал вперед, то отступал назад. Босые ноги капитана бесшумно переступали в противофазе. Лязгали клинки. Вперед… Назад… Вперед… Назад… Они продолжали оспаривать одно-единственное место на палубе. Очевидно, это было не совсем обычно – зрители начали удивленно поднимать брови и обмениваться взглядами. Улыбки исчезали с их внезапно помрачневших лиц. Однако Тана, внимательно наблюдавшая за поединком, начала улыбаться. Вперед… Назад…
Никто не объявлял об уколах. Лязг усилился, шаги стали более свирепыми. Затем капитан отступил назад, вместо того чтобы шагнуть вперед, и Ннанджи последовал за ним. Среди зрителей поднялся изумленный ропот. Снова капитан вынужден был отступить, и на этот раз Ннанджи гнал его так же, как гнал его Шонсу. Зрители разбежались в стороны… еще быстрее… вдоль кормового люка… мимо двери на полубаке. Дальше… дальше… снова вперед, в главной мачте.
– Один! – крикнул Ннанджи.
Поединок прекратился. Томияно сорвал маску и швырнул ее на палубу. Лицо его покраснело, он тяжело дышал и яростно смотрел на воина.
Ннанджи тоже снял маску. Он точно так же тяжело дышал, но его улыбка говорила больше, чем все остальные лица.
– Извини! – выдохнул он. – Это оказалось несколько труднее, чем я думал.
Томияно держался одной рукой за свои не до конца еще зажившие, все еще разукрашенные ребра. Он отвел руку, и на пальцах оказалась кровь. Тана подавила смешок. Капитан перевел яростный взгляд с воина на свою сестру, затем прошел мимо Ннанджи к двери на полубаке; толпа молча расступилась перед ним. Ннанджи окинул взглядом хмурые лица.
– Я не хотел, – сказал он.
Моряки отвернулись.
Он пожал плечами, аккуратно положил маску и рапиру на крышку люка и направился к рубке. Зрители начали расходиться в напряженной тишине.
Хонакура соскользнул с ведра и последовал за воином.
– Даже с открытыми ставнями в рубке было душно и жарко. Шонсу лежал в своем углу, исхудавший и мокрый от пота, тяжело дыша. Из его распухшего бедра сочился гной. Джия спала рядом на голом полу, измученная непрерывным бодрствованием у его ложа.
Ннанджи стоял в дальнем конце, у окна, вытираясь полотенцем. Он вынул свою заколку для волос, и его шевелюра напоминала рыжую копну. Он все еще тяжело дышал, и все еще улыбался. Без косички и перевязи он выглядел удивительно юным и невинным.
Хонакура озабоченно посмотрел на него.
– Значит, ты мог его победить?
Он кивнул и вытер лицо.
– Он меня одурачил.
– Он одурачил тебя ?
– Да. – Уфф. – Он очень подвижен… у него есть ряд хороших приемов… но теперь я их знаю… – Он продолжал вытираться, тяжело дыша. – Он не воин. У воина были бы и другие… а у него нет. Я этого не понял!
– И он попытался тебя ранить?
Ннанджи рассмеялся, не в силах скрыть своей радости.
– Сначала. Но я в самом деле не хотел… наносить такой удар. Мы очень быстро двигались. Это просто случайность.
Шонсу говорил, что память Ннанджи хранит также все, относящееся к фехтованию. Он никогда ничего не забывал. Значит, теперь он знает хитрости и приемы капитана.
– Вряд ли ты успокоил этим команду, адепт.
Ннанджи перекинул полотенце через плечо и пальцами расчесывал волосы, собираясь вернуть на место заколку. Его юношеская улыбка исчезла.
– Нет. – Он нахмурился, опустив руки. – И это меняет дело, не так ли? Я вряд ли мог бы дать ему меч, если бы он мог проиграть, верно?
Он посмотрел своим странным взглядом на молчавшего Хонакуру. Это был взгляд Шонсу. Затем он показал на дубовые сундуки.
– Прошу тебя, сядь, милорд. – Это тоже были слова Шонсу.
Хонакура сел, пытаясь скрыть нарастающее возбуждение.
Ннанджи отбросил полотенце и тихо прикрыл кормовые ставни. Затем он наклонился, поднимая с пола свою перевязь и седьмой меч.
– Приходилось ли тебе, лорд Хонакура, за все годы, проведенные в храме, когда-либо слышать о веском оправдании убийства штатским воина?
Ага! Значит, вот в чем дело?
– Нет, адепт. Я думал о том же самом. Но – нет. Я никогда не слышал ни об одном подобном случае.
Ннанджи задумчиво потер подбородок.
– Одного недостаточно – нам нужно два, не так ли? Думаю, я их нашел, но не уверен. Мне нужна твоя помощь, милорд.
– Еще задолго до заката наступил полный штиль, и «Сапфир» бросил якорь посреди Реки. Ужин был подан рано, и пища была более скудной, чем обычно. Раздавались шутки насчет возможной голодной смерти, если штиль затянется – черный юмор. Впрочем, в эти дни на борту преобладало черное настроение.