Обретение
Шрифт:
На опушке рощицы, меж двух невысоких берёзок, замер человек в тунике с капюшоном за спиной. Он медленно пятился, указывая правой рукой на Димку. Его трясущиеся губы что–то шептали…
— Михаил! — Славка помахал рукой. — Здравствуй! А мы как раз к тебе шли…
— Тише! — приказал Чита.
Славка тут же проглотил язык.
Стих и ветер. Умолкли птицы.
Димка прислушался к лепету Михаила. С уст того слетал бред:
— Господи, я вовсе не убийца, коим считал себя доныне. Я Ирод, бездна, Мрак… Я не достоин креста, я достоин ада! Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твоё; да придёт царствие Твоё…
— Чё он такое несёт? — спросил Славка.
— Это «Отче наш»… — сипло ответил Чита, заглядывая в глаза Димке.
Димка понял: то, что он уже испытал и рядом не стоит с тем ужасом, с которым ещё предстоит столкнуться впереди.
— Подумать
— Знал, что? — спросил Славка. — Михаил, объясни толком, что происходит?
— Да, да, конечно. Только истина эта страшна. Боюсь, не каждому из вас окажется под силу принять её.
— Мы постараемся, — кивнул Чита из–за книжки.
— Что ж… Воля ваша, — Михаил глянул на яркое солнце, лучи которого пробивались сквозь пышные кроны вековых тополей.
Ребята сбились в тесную кучку на лесной поляне, рядом с убогой землянкой — обиталищем Михаила. Высокая трава доходила до колен — в ней было приятно сидеть. Голени чуть заметно покалывало, но никто не обращал на эту мелочь внимания. Михаил восседал на старом пне, словно умудрённый жизнью сказитель, вернувшийся из долго странствия. Все слушали затаив дыхание, не желая упускать из внимания ни одного озвученного эпизода. Лишь только Димка пребывал в некоем состоянии забвения. Ему казалось, что его жизненный путь самым непостижимым образом уже пересекался с тропой сказителя. Давным–давно, на заре эпох, просто он — Димка — утратил истину, забыл, как всё обстоит на самом деле, что от чего зависит, в первую очередь, и что находится на ведущих позициях. Час истины пробил и, словно выстраивая соответствующий обстановке антураж, поляна оказалась во власти стремительного вихря. Закружил тополиный пух, пригнулись к земле стебли травы, закачались кроны деревьев, сорвались с сучьев молчаливые птахи.
Димка вздрогнул.
Это была вовсе не стихия, это заговорил Михаил.
«Кто же ты такой? — мимолётно подумал Димка, прислушиваясь к словам монаха. — И что именно тебе известно о Юрке?»
— Давно это случилось. Много тысячелетий назад. А причиной всему стала вездесущая человеческая алчность. Всевышний и не подозревал, что именно он создал. А он создал систему. Систему, что просто не может идти проторенной отцом–основателем тропой. Системе нужна прямая, извилистый путь её пугает. А потому обретение истины отошло на второй план, на поверхность же выползло желание лёгкой наживы. Оно походило на червя или змея, но на тот момент человек был уже слеп — ему было невдомёк, что прячется под личиной мерзкой твари, заполнившей собой рассудок. А под этой личиной таился Мрак. На земле его устраивало всё: ложь, предательство, похоть, разврат, насилие. Он был равнодушен к светлым чувствам, эмоции — и вовсе презирал, как что–то низкое, замедляющее бег по кругу. Потому что прямой не было и в помине. Но, повторюсь, человек был уже слеп. Однако чтобы не путать вас заумными речами, пойду по порядку, — Михаил утёр губы рукой. — Рим не долго поклонялся лику Творца просто так, храня лишь веру. Совсем скоро он понял, что религия — это длинная нить, из которой можно сделать удавку и накинуть последнюю на горло остального мира. На религии можно нажиться и, при этом, не нужно никому платить за оказанные услуги, прикрываясь лишь верой. Так началась Священная война. Мусульмане называют её кратко — джихад. Война с неверными. Началась эпоха Крестовых походов. Саксы, уэльсцы, бугрундцы, испанцы — шли прививать диким племенам востока любовь к христианской вере, любовь к кресту. Церковь благословляла их на ратное дело, потому что и церковь ослепла. Она не видела главного, а возможно и видела, но предпочитала закрывать на это глаза. Так истина стала мифом, вымыслом, чем–то иррациональным, что можно продать или купить на базаре любого запылённого города древности. А истина заключалась в том, что церковь нарушила одну из важнейших заповедей, дарованных человечеству в лице Моисея на горе Синай, — не убий. Очередная печать, сдерживавшая Мрак, пала.
— Блин, но ведь так и есть! — не выдержал Чита. — Папа и впрямь благословлял рыцарей, отправлявшихся в Крестовый поход, — я знаю, я читал!
— Умолкни, а, грамотей, — прошипел Славка.
Чита отвёл глаза.
— Хорошо, что вы спорите, — улыбнулся Михаил. — Значит, внемлите мне и что–то для себя познаёте. Так наступает истина — через противостояние. Два сознания сталкиваются между собой, и именно так на свет появляется что–нибудь материальное: действо на благо, шедевры искусства или обычная мотыга, чтобы взращивать хлеб.
Михаил умолк.
— Так что было дальше? — спросила Женя, поджимая под себя ноги.
Димка проследил это движение.
Девочка с головы до ног покрылась мурашками.
— Ты, Чита, не прав в одном — это были вовсе не рыцари. Это были наёмники, головорезы, убийцы. Они давным–давно продали душу дьяволу за обретение сладострастия. На каждом из них был поставлен крест. После смерти их души оказались бы навечно заточёнными в ад.
— Так значит ад и впрямь существует? — безразлично спросил Димка.
Михаил вздохнул.
— Да, правда. Но только он совершенно не такой, каким представляет его себе человек. Это вовсе не гиена огненная. Это то самое кольцо, из которого невозможно бежать. Видите ли, смертны лишь тела — физическое воплощение души в реальности. Сама же душа — бессмертна. Единственное, что с ней можно сделать плохого — это задуть. Высосать энергию, направив её на деяния зла. Но и после этого путь души не завершится. Изменятся лишь условия бытия.
— Но откуда же пошла гиена огненная? — спросил Чита, косясь на Славку. — Не наобум же придумали…
— Не наобум, — кивнул Михаил. — Но здесь всё просто. С исконных времён человек питается мясом животных. Перед употреблением он предпочитает это мясо прожарить. Он видит это: животную плоть, что вращается над пламенем костра. Попутно делает и соответствующие выводы. Что после смерти — ели грешен, — то же самое может случиться и с ним самим. Вертел, пламя, боль… и то, что стоит у костровища, подкидывая поленья в огонь.
— Но ведь в Библии всё это есть… — проронила испуганная Женя.
— Потому что на то воля Его. Только представь себе такого человека, коему не страшна смерть в грехе. Потому что он знает истинный ад. Ад, в котором нет мук. Такой человек станет опасен для всего общества. Его будет невозможно контролировать. А без контроля — никак. Страх подчиняет волю. Страх же ада, превращает человека в марионетку.
— Тогда как же быть с убийцами? — спросил Славка. — Они ведь знают про общепринятый ад и ничуть того не страшатся!
Михаил смиренно кивнул, принимая истину пятиклассника.
— Есть и такие. Но думаю, когда я закончу свою речь, тебе всё станет ясно. Так вот, в тот самый момент, когда церковь благословила войну — священный джихад против неверных, — мир погряз в крови. Посланники Рима уничтожали целые города, сжигали деревни и села, вырезали становища темнокожих бедави. Они не щадили ни стара, ни млада, насиловали невинных девушек и матерей, добивали раненных. Над землёй нависла вечная ночь. Она и впрямь не прекращалась с наступлением дня, потому что дым от сожжённых поселений стелился вдоль песков пустыни на многие мили — это напоминало атомный халакост. Из его удушливых объятий было невозможно выбраться. А ещё было невозможно вздохнуть полной грудью. Вздохнуть для того, чтобы сделать передышку, остановиться, оглядеться по сторонам, определить истинное зло. Но зло уже жило в сердцах крестоносцев — они шли, жгли, насиловали и дальше… Единственным светлым пятном на фоне этой, расползающейся по земле проказы, оставался орден Тамплиеров, точнее его Восточное крыло, — Западное подмял под себя Рим, посадив на трон продажного франка, — но оно был малочисленно и разрозненно, а потому не опасно. Не хватало духовного лидера, не хватало веры. Тогда Всевышний устал. Ему было больно смотреть на деяния своих ополоумевших от жажды насилия сыновей. Ему надоело смотреть на похоть, на лжепророков, на мучения матерей и их чад. А так же на ужас, поджидающий ещё не рождённых детей. Он возненавидел сотворённый собственными же руками мир! И, понимая, что ситуацию уже не исправить — так как наставлять на путь истинный элементарно некого, — Он наслал на катящееся в тартар человечество страшный недуг, неизлечимый недуг, монстра из собственного террариума тварей — чуму. Наслал и отвернулся, не желая смотреть на то, как извиваются в муках плоды творений его, внутри которых завёлся прожорливый червь!
— Это пострашнее голливудских ужастиков будет, — трепетно сказал Чита.
Михаил кивнул.
— Это оказалось страшнее войны, потому что так походило на ад. Мир оказался на краю пропасти. На одной чаше весов алела война, на другой — чернела проказа. И там и там, царил мор. Кричали голодные вороны. Замирали сердца. Слабых пожирала чума, крепких забирала война. Оставались матери и их дети. Архангелы хранили их, но за всеми разве углядишь… Весы раскачивались из стороны в сторону, а самым страшным было то, что чаш — всего две. А значит, путей тоже два… И оба они — ведут в бездну.