Обретенное счастье
Шрифт:
Перед нею оказалось смуглое бровастое лицо; черные кудри буйно вились, чуть не падая на плечи; цвет глаз был неразличим, потому что в них плавали, насмешливо мерцая, две маленькие луны… Елизавета торопливо отвела взор, но все ж не удержалась:
– Это ты был вчера на берегу?
– По голосу признала? – усмехнулся он в ответ.
– Да. Скажи, как тебя зовут? – спросила с прорвавшимся отчаянием.
И снова услышала, как он улыбается.
– Григорием.
«Григорий!» Тот никогда не назвался бы так, сказал бы: «Вольной»!..
Они молча стояли друг против друга в белой зыбкой мгле, когда простучали по ступеням быстрые шаги и раздался тревожный шепот:
– Ты здесь, атаман?
– Здесь, где ж еще, – буркнул Соловей-разбойник почему-то недовольно и сунул обе корзины куда-то в темноту. Темнота крякнула, чертыхнулась и тяжело затопала вниз по лестнице.
Соловей-разбойник двинулся было вслед, но тут же обернулся:
– А ты иди, иди себе, Лизавета. Спаси тебя бог! Ты свое дело сделала. Не ровен час, увидят тебя – хлопот потом не оберешься.
Елизавета понурилась. Это не Вольной, что ему скажешь! Был бы Вольной, кинулась бы к нему, прошептала, глядя в отважные зеленые глаза: «Забери меня отсюда! Ты у меня в долгу, помнишь?» И он забрал бы. Она знала доподлинно, что забрал бы! Но этот – чужой.
– Я хочу еще раз поглядеть на Данилу, – пробормотала Елизавета. – А потом пойду к себе и лягу в постель.
Она шагнула к двери. Соловей-разбойник не тронулся с места.
– Ладно, Лизавета, – наконец-то отступил в сторону. – Погляди на своего Данилу.
Он пропустил ее вперед. И все время, пока Елизавета шла по коридору, она чувствовала на спине жаркий взгляд.
Вот и дверь гардеробной Аннеты. Соловей-разбойник вынул из-за пояса небольшой, остро отточенный ножик и принялся ковырять в замке. Это напомнило Елизавете графа де Сейгаля и его сломанный стилет, и она слабо улыбнулась прошлому – такому свободному, счастливому, полному надежд… В коридор, конечно, луна проникнуть не могла, но Соловей-разбойник, наверное, видел в темноте, как кошка, потому что дверь наконец-то открылась.
Вот здесь лунного света было предостаточно! Казалось, все вокруг заткано самосветной серебряной нитью. Это было столь чудесно, что Елизавета замерла на пороге. В такие комнаты входишь как во сне, даже не зная, что ждет тебя там: счастье или горе… Она не заметила, как Соловей-разбойник проник в чулан. Вдруг раздался звук удара, потом глухой стон – и на пороге появился «серебряный» атаман с бессильно обвисшим «серебряным» Данилою на руках.
– Что?.. – вскрикнула Елизавета, и горло у нее перехватило от испуга.
– Пришлось его утихомирить. Он, бедолага, в своей клетке уже спятил, – тихо пояснил Соловей-разбойник. – Даже меня не признал! – Тут он поймал краем глаза свое отражение в одном из зеркал и хохотнул: – А немудрено, ей-богу! Я и сам себя не узнаю в этом… – замялся лишь на мгновение, – в этом свете. Все. Прощай!
Он торопливо двинулся к выходу, но цепь устрашающе звенела при каждом движении.
Елизавета не выдержала:
– Погоди, я понесу цепь, а то разве мертвого не разбудишь.
Так они и пошли: впереди Елизавета, перекинув оковы через плечо и придерживая, чтоб не брякнули, следом – Соловей-разбойник с бесчувственным Данилою.
Они спустились на первый этаж, прокрались мимо заложенной двери в гостиную, откуда доносился хмельной смех Аннеты (Елизавета словно бы увидела ее темные глаза и голые плечи, блестящие при свечах, розовый пышный парик) и возбужденный выкрик князя Завадского: «Вы истинный грабитель с большой дороги, Валерьян Демьяныч!»
Соловей-разбойник глухо хрюкнул, заперхал. Улыбка его сверкала в темноте.
Так, едва сдерживая хохот и грохот цепей, они вышли на черное крыльцо, где уже стояла телега. Один мужик нетерпеливо перебирал вожжи, другой – топтался возле. При виде странной троицы он ахнул и перекрестился. Узнав своего атамана, разразился таким восторженным матом, что Елизавета стремительно заткнула уши… и выронила цепь!
Грохот учинился такой, словно небо рухнуло наземь и разбилось вдребезги!
У Елизаветы ноги подкосились, она начала падать, чувствуя внезапно накатившую тошноту, вся покрывшись ледяной испариной и трясясь мелкой дрожью.
Соловей-разбойник закинул Данилу в телегу, уже не обращая внимания на цепь, успел подхватить Елизавету, прежде чем она повалилась, и, держа ее под коленки, как только что нес парикмахера, быстро шепнул своим:
– Гоните вовсю! Да не забудьте: сделайте, как я сказал! – И кинулся обратно в дом.
Елизавета не помнила, как очутилась в своей комнате, но знакомое прикосновение прохладных льняных простыней помогло прийти в себя.
Открыла глаза, увидела над собой страшный, смуглый лик и отвернулась в ужасе: теперь она в полной власти разбойника. К своим-то он добр, а каково окажется с нею, с нечаянной пособницей? Ее мутило все сильнее.
А он, словно услышав эти мысли, отшатнулся, возмущенно пробормотал:
– Да что я, право слово, зверь алчный?! Не бойся ты меня, Лизавета. Скажи лучше, что с тобой вдруг содеялось? Испугалась, что ли? Да полно…
Голос его звучал так мягко, успокаивающе, что лишь этого и недоставало Елизавете, чтоб разрыдаться в голос:
– Я беременная!..
Соловей-разбойник отшатнулся, даже зубами скрипнул.
– Ах ты, бедная моя! – сказал с такой жалостью, что Елизавета еще пуще залилась слезами, и он схватил ее за руку. – Да ништо! Ну мутит, так ведь всякую бабу мутит при таком деле! Еще и наизнанку выворачивает. Зато родишь сыночка аль доченьку, будешь миловать-пестовать – про все муки свои позабудешь.