Обретенное счастье
Шрифт:
И когда через малое время Анна Яковлевна, шнырявшая по всему дому в поисках того, кто вызнал ее страшный секрет, отворила двери в почивальню ненавистной графини, то в первых солнечных лучах увидела такую картину: Елизавета спала, укрывшись чуть ли не с головой, а рядом, на подушке, свернулась клубочком и напевно мурлыкала серая Тучка.
6. Соловей-разбойник
Конечно, натерпелась она страху! Полдня не выходила из своей комнаты, прислушиваясь, как разоряется Анна Яковлевна в девичьей. Потом перехватила на лестнице веселую, ласковую горничную Ульянку и вызнала, что «барыня лютует – страсть! Знать, Данила-волочес ее прогневил, ибо запретила она ему нынче есть давать, а уж била, била-то как! У самой, сказывает, рученька отнялась».
У Елизаветы екнуло сердце: виновна-то она, а страдает бедняга Данила… Но что было делать? Не признаваться же этой безумице! Вот и сидела в своей светелке, маясь между угрызениями совести, гомерическим, до колик, смехом, когда вспоминала плешивую Анну Яковлевну, и странной, ненужной жалостью к ней же. Это было глупо, дико, но она и впрямь сочувствовала своей неприятельнице. Ох, до чего нелегко такой тщеславной болтунье, беззастенчивой хвастуше хранить свою тайну, в которой не было, конечно, ничего позорного, ведь это наверняка последствия тифа, лишая или ожога… Оставалось поражаться, как ей удавалось столько лет дурачить Валерьяна, что он в бурные ночи любовные ничего не заметил?! Елизавета представила, как мучилась кузина графа, как ежеминутно боялась сронить парик, пусть и тщательно приклеенный, а все ж – не свои волосы! Валерьян был брезглив, безжалостен и, несомненно, в толчки прогнал бы Аннету, хоть раз взглянув на ее «прическу».
Елизавета только усмехнулась над тем, что ей и в голову не взбрело ославить Аннету. А зачем?.. Привлечь к себе Валерьяновы чувства? Очень сомнительно, что удалось бы. К тому же он ей и даром не нужен. Знала наверняка – было время усвоить, судьба-наставница выучила! – что счастье прихотливо и переменчиво. Пусть берет свое Аннета, пока может, а вот далеко ли это «свое» унесет, время покажет.
И время «показать» не замедлило. Но об этом впереди.
К обеду Елизавета тоже не спустилась: велика радость слушать похмельное чавканье гостей! К тому же она опасалась не сдержаться – захохотать при Аннете. Поэтому набрала в мешочек привядших яблок, взяла на кухне малую краюшку хлеба и ушла с книгою на любимый свой обрыв, где уселась на коряжине да и просидела до самого вечера на солнце и ветру.
Поначалу ее мысли бесконечно возвращались к утренней истории; и не скоро удалось принудить себя думать о другом. Помогла, как всегда, книга.
Книга была интересная: трактат Пьера де Будьера, сеньора де Брантома «Галантные дамы», парижское издание начала века.
«…Словом, как порешили я и многие придворные, – читала Елизавета, – вид красивой ножки весьма опасен и воспламеняет сладострастия ищущий взор, и удивлению подобно, как это многие наши писатели, равно как и поэты, не воздают ножке той хвалы, какою почтили они все части тела.
Давно уже обсуждался вопрос, какая ножка более соблазнительна и чаще привлекает взоры – обнаженная или же прикрытая и обутая? Некоторые полагают, что все должно быть естественно и что даже совершенных форм ножка, белая, красивая и гладкая, словом, такая, какой ей следует быть по определению испанцев, лучше всего выглядит в роскошной постели, ибо где же еще показаться даме необутой – не по улице же пройти?!»
Елизавета отложила книгу, приподняла подол и, вытянув правую ногу, обутую в простенькую бархатную туфельку, еще из царского «приданого», с сомнением на нее уставилась.
Нога была длинная, вполне стройная, с круглым коленом и высоким подъемом. «Вкруг пяты яйцо прокати, под пятой воробей проскочи», – вспомнился народный канон красоты женской ножки, и она одобрительно кивнула: под пятой воробей проскочи – это да; но Пьеру де Брантому сия нога не понравилась бы, потому что она была сухощава, сильна, кое-где исполосована белыми шрамиками, с длинной узкой ступней и сильными пальцами – не маленькая, почти детская нога изнеженной Аннеты, а нога неутомимой странницы, бывшей полонянки, которую кнутом хлестали по чем ни попадя; нога женщины, умеющей быстро бегать, неутомимо идти и стискивать бока лошади с такой силою, чтобы она повиновалась малейшему движению колен всадницы.
Елизавета так увлеклась разглядыванием своих ног, что чуть слышный звук, внезапно раздавшийся за спиною, произвел на нее впечатление пушечного выстрела. Она подскочила и замерла, испуганно озираясь.
Неужели кто-то подглядывал?.. Нет, вроде бы нету никого, и слава богу! Можно представить, как глупо она выглядела! Недаром этот звук напомнил ей сдавленный смешок. Но, кажется, и впрямь почудилось.
Еще раз пристально вглядевшись в черные яблоневые стволы, Елизавета успокоилась, уселась на траву и снова уткнулась в книжку:
«Не знаю, правда ли это, но испанцы считают, что совершенная по красоте женщина должна иметь тридцать признаков. Одна дама из Толедо – а город сей славится красивыми, остроумными и изящными женщинами – назвала мне их. Вот они.
Три вещи белые: кожа, зубы и руки.
Три вещи черные: глаза, брови и ресницы.
Три розовые: уста, щеки и ногти.
Три длинные: талия, волосы и руки.
Три короткие: зубы, уши и ступни.
Три широкие: груди, лоб и переносица.
Три узких: губы, талия и щиколотки.
Три полных: плечи, икры и бедра.
Три тонких: пальцы, волосы и губы.
Три маленьких: соски, нос и голова
Всего тридцать».
Елизавета с досадою отбросила книгу:
– Что за чепуха! Три длинные, три белые, три черные… Это все в точности про Аннету, тоже мне, нашли красавицу!
И тут сзади вновь послышался звук, который заставил ее облиться холодным потом: кто-то ехидно засмеялся!
Елизавета обежала ближнюю яблоню, проверяя, не скрывается ли там насмешник, но никого не нашла. Неужели почудилось?! Она нервно прислонилась к стволу и вдруг…
– Стой тихо, – велел сверху чей-то голос. – И не подымай голову, худо будет.
Елизавета замерла. Значит, не почудилось: за нею и впрямь кто-то подглядывал! Кто-то, кого она знает. Этот голос ей, без сомнения, знаком… Вспомнив всё, что он мог видеть, она так покраснела, что даже слезы навернулись на глаза. Но тотчас же ее обуяла злоба.
– А ты что за Соловей-разбойник там сидишь? – спросила как могла грубо, остерегаясь, однако же, поднять голову. – Вот ежели побегу, что со мной сделаешь? Словишь? А руки не коротки?