Обретешь в бою
Шрифт:
Троилин сокрушенно обвел взглядом членов бюро, показал рукой на Рудаева.
— Вот попробуйте хлебать с ним щи из одного котла. После директора никто слово не берет. Молчит и Гребенщиков. Рудаев невольно отдает дань дипломатичности своего бывшего начальника. Даже отуманенный ненавистью, он не делает опрометчивого шага-, чтобы не подумали, будто сводит счеты. Но отмолчаться Гребенщикову не дает, к удивлению многих, не кто иной, как Окушко.
— Каково ваше отношение к проекту конверторного цеха, Андрей Леонидович? — спрашивает он, не поднимая
— Недостатки безусловно есть, но Рудаев увидел их слишком поздно.
И опять Окушко:
— А вы имели возможность увидеть их раньше, когда контролировали строительство?
Слова эти были произнесены почему-то тихо, и Гребенщиков предпочел сделать вид, будто не услышал их. Но люди ждут от него ответа, волей-неволей он вынужден что-то сказать.
— Простите, кого мы сейчас обсуждаем — Рудаева или меня? — с ядовитой вежливостью осведомляется он.
Хотя вопрос Окушко не нравится Черемных, он не может допустить, чтобы нарушались нормы поведения на бюро. Появилась неясность — надо разъяснить. И он напоминает об этом Гребенщикову.
— Некоторые увидел, — небрежно отвечает тот.
— Какие?
— Ну знаете, товарищи! — возмущается Гребенщиков. — Это что, экзамен по техминимуму?
Такой неожиданный срыв кое-кого сразу настораживает — чего это он так взъерепенился? Насторожился и Шевляков. Он терпеть не может Гребенщикова за истерические скандалы, которые тот, заслуженно и незаслуженно, устраивает доменщикам, за вскрытие их ошибок и промахов и рад случаю насолить ему. И он использует эту возможность, тем более что в глубине души настроен за Рудаева.
— Я попрошу товарища Гребенщикова не забывать, что он находится на парткоме, а не у себя на оперативке, — сурово говорит Шевляков. — Нам небезынтересно, какие недостатки проекта вы увидели?
Гребенщиков сидит поджав губы и с ответом не торопится. Бросает требовательный взгляд на директора, на Черемных, но в создавшейся обстановке они не- могут прийти ему на помощь. Как быть? Положение у него довольно-таки щекотливое. Признаться, что не увидел того, что увидел Рудаев, мешает гонор, а сказать — увидел — значит, изобличить себя в примиренчестве.
— Размещение конверторов мне не совсем нравится, — с трудом выдавливает из себя Гребенщиков. — Их лучше вынести из подкрановых балок.
— И все? — пытается расшевелить его подложивший петарду Шевляков.
— Котлы меня не устраивают, лучше бы их увеличить.
— Лучше или необходимо? — вторгается в перепалку Рудаев.
Гребенщиков смотрит на него с явным замешательством, потом переводит вопрошающий взгляд на Черемных — что, мол, происходит? Его допрашивают — и кто?
— Лучше или необходимо? — повторяет вопрос Шевляков, ставя Гребенщикова в безвыходное положение. Рудаеву еще можно не ответить, но члену бюро…
— Пожалуй, необходимо.
— Пожалуй или безусловно? — выматывает душу Шевляков.
— Безусловно.
Гребенщиков расслабленно откидывается на спинку стула, решив, что вопросы исчерпаны,
— Расположение пульта управления впритык к конвертеру допустимо?
— С этим можно мириться.
— А сына своего вы послали бы работать на этот пульт? — устремляется в образовавшийся прорыв Рудаев.
— Мне еще рано выбирать ему специальность. Ответ ничего не разъясняет, но по тону он вполне благопристойный.
Черемных использует паузу, чтобы избавить Гребенщикова от дальнейшего допроса. Он и сам недолюбливает этого зарвавшегося человека, но поражение Гребенщикова будет означать поражение директора.
— Мы немного отвлеклись, — говорит он уже совсем миролюбиво. — Давайте по существу.
— Я хотел бы услышать мнение товарища Троилина о проекте, — снова напоминает о себе Рудаев.
— Я прокатчик! — бросает Троилин.
— Простите, вы не только прокатчик, вы еще директор завода, — поправляет его Рудаев.
Троилин многозначительно взглянул на. Черемных, словно требовал: «Да выручай же в конце концов». Не дождавшись поддержки, пошел в обход, начал с конца, чтобы уйти от начала:
— Проект утвержден всеми инстанциями, мое дело реализовать его в срок, намеченный правительством. Вас же, как я убедился, сроки ни к чему не обязывают.
— В общем, пусть начальство думает, оно толстые папиросы курит… Мы люди темни, нам абы гроши…
Эти едкие по смыслу и по тону слова, брошенные Рудаевым в запале и некстати, слова, которые даже в устах отсталого рабочего прозвучали бы как демагогия, настраивают кое-кого против него. Нужно ли так? Уж слишком сильно проступает озлобление. А это чувство можно скорее объяснить личной ущемлённостью, чем заинтересованностью в деле. Обижен за директора и Надий.
— Давайте кончать эту бессмыслицу! — гневно выкрикивает он, рванувшись с места. — Рудаева я помню совсем шкетом. Задира, драчун. В папаню своего пошел. Яблочко от яблони… Слышал, работать с ним трудно, неровный. Ну и самое главное — над собой никого не признает. Рубит наотмашь, не глядя на седины.
Черемных надоедает этот маловразумительный, уводящий от цели разговор, он просит Надия высказать свое предложение.
— Всучить ему выговоряку и отпустить с завода, — . отвечает тот.
— Другие мнения будут? — спрашивает Черемных и, не дожидаясь ответа, ставит предложение Надия на голосование — должно быть, оно вполне устраивает его.
— А что же по существу проекта? — спохватывается Шевляков.
— У нас тут не экспертное бюро, такими специальными вопросами мы заниматься не можем, — с сознанием своей правоты произносит Черемных, и Троилин одобрительно кивает головой.
Окушко воздерживается — ни «за», ни «против». «За» мешает голосовать совесть, «против» — смелость, вернее отсутствие смелости. Он первым уходит с бюро, бросив на Рудаева укоризненный взгляд: из-за тебя-де отношения с начальством испортил, а ты так глупо себя вел.