Обри Бердслей
Шрифт:
Его новая техника была более строгой и, конечно, более эффектной. Бердслей считал, что определенно оставил позади все свои прежние методы. Эта книга, как иллюстративная и оформительская работа, должна была стать явным отступлением… от любой другой его работы, когда-либо сделанной, и привлечь всеобщее внимание. Полутоновая работа намного сложнее, чем линейная графика, и отнимает гораздо больше времени.
Вскоре Бердслей понял, что, если оптимистическим планам публикации в мае суждено осуществиться, ему придется еще раз сократить число иллюстраций и заставок. Вместо 20 рисунков он теперь предлагал примерно 15, включая буквицы.
Быстро меняющиеся планы оказались не
Бердслей возликовал и тут же дал согласие. У него только одно условие. Оскар Уайльд, под своим именем, анонимно, под псевдонимом или иным образом, публиковаться у них не будет. А еще Обри опасался, что очередной план Смитерса отвлечет его внимание от «Вольпоне», и умолял, чтобы этого не произошло.
Приближалось Рождество. Солнечные дни сменились пасмурными. Небо постоянно было серым, и порой даже шел дождь. В последние дни декабря один из очевидцев писал, что он увидел на улице «скелет в непромокаемом плаще, борющийся с зонтиком, и узнал Бердслея». Впрочем, по большей части Обри проводил время под крышей. Друзьям в Лондоне и Париже он послал фотографии, запечатлевшие его в комнате среди книг и репродукций любимых картин. И конечно, рядом было распятие.
Смитерс прислал на Рождество собрание сочинений Расина в красивых переплетах и булавку для галстука. Были и другие подарки, но Бердслей им не радовался, как и чеку от Раффаловича.
Уходил еще один год… В Ментону приехал Винсент О’Салливан. Он хотел обсудить с Бердслеем свои планы и спросил, нет ли у художника к нему каких-нибудь просьб. Обри, не надеясь на согласие, попросил его написать предисловие к «Вольпоне». О’Салливан, к его удивлению, не отказал. Бердслей ожил.
Он продолжил работу над буквицами – V, M, S и еще одна V. Во владении карандашной техникой ему поистине не было равных. Пробная штриховка, впервые появившаяся в некоторых рисунках для «Савоя», теперь стала филигранно четкой. А уж какой она оказалась эффектной!
В те самые дни Обри попросил Смитерса прислать ему недорогое руководство по перспективе и пособие по анатомии. Леонард ответил, что непременно это сделает, и напомнил о том, что планирует издавать новый ежеквартальный журнал. Бердслей воодушевился еще больше. Он изложил свое видение. По мнению Обри, в том, что касается художественной стороны, они должны были «неутомимо и непоколебимо атаковать средневековые изыскания Берн-Джонса и Морриса и установить у читателей здравое представление о том, как должен выглядеть рисунок, на основании живописи XVII и XVIII веков». Литературную задачу Бердслей видел в том, чтобы резко изменить традиции «Желтой книги» и «Савоя». Он считал, что вместо «импрессионистских рассуждений, стишков и коротких рассказов в новом издании должна преобладать объективная критика». Вместо претенциозного эстетского названия, придуманного Смитерсом, Обри предложил предельно простое – «Литература и рисунки». Тон его рекомендаций, как и их содержание, свидетельствовали о том, что лучший иллюстратор своего поколения спешит расстаться с прошлым и пытается убедить себя в том, что у него есть будущее.
Бердслей повсюду искал подтверждение своим надеждам. Ему показалось, что он нашел его, в частности, на примере одного из своих товарищей по несчастью в H^otel Cosmopolitan. Обри взволнованно писал Раффаловичу, что этот человек, знаменитый египтолог, похож на дорогие его сердцу мумии и выглядит так уже 14 лет. «Его состояние гораздо хуже, чем мое, однако человек живет и занимается делом. Мой дух чрезвычайно укрепился после знакомства с ним».
Тем не менее страх перед тем, что жизнь подходит к концу, продолжал преследовать Бердслея. Его мысли о новом журнале приняли неожиданное направление. Обри написал Мэйбл, что, если Смитерс не захочет сделать свое издание католическим, он откажется от сотрудничества. Сам Бердслей был убежден в том, что у хорошо составленного ежеквартального католического обозрения есть аудитория. Рисунков у них будет немного: иллюстрации к стихотворениям, таким как, скажем, «Триумф над смертью» или «Пылающий младенец» Роберта Саутвелла – поэта, священника, мученика, святого, прославленного Римской католической церковью, небольшие эскизы на религиозные темы и время от времени изображения церковных украшений. Литература будет представлена сочинениями не только английских католиков, но и интересными произведениями представителей других конфессий.
Обри понимал, что Смитерса придется долго убеждать, прежде чем тот даст согласие, если вообще его даст. Интерес Бердслея к этому проекту выглядит попыткой заверить себя, мать с сестрой, друзей, а также недругов в том, что у него действительно есть будущее и оно будет совсем не таким, какой была его предыдущая жизнь.
Вероятно, на этом этапе у Бердслея и появилось желание примирить духовную и, художественную стороны своего земного существования, которые раньше противостояли друг другу. Мэйбл разделяла энтузиазм брата. Она начала пробовать себя в журналистике – написала статью о театре для The Idler и, вероятно, рассматривала католический журнал как то, что даже на расстоянии сблизит ее с Обри.
Этот план не имел шансов на то, чтобы реализоваться. Сначала контрактура правой кисти заставила Бердслея отложить перо. Потом у него произошло небольшое кровотечение. 26 января Обри слег в постель. Приступ не был сильным, но самочувствие ухудшилось. Опять начался кашель. Обри испугался, что теперь не сможет закончить работу над иллюстрациями к «Вольпоне». Он даже самому себе не хотел признаваться, что от этого проекта придется отказаться. Бердслей написал О’Салливану – напомнил о предисловии, Смитерсу сообщил, что задержка с рисунками вызвана временным ограничением пассивных движений в суставе, и только. То же самое он написал Раффаловичу и Мэйбл. Лишь Поллитту Обри раскрыл истинную причину своего вынужденного «безделья».
Окружающие все видели и все понимали. Дело было вовсе не в контрактуре… Обри не мог выйти из своей комнаты и редко поднимался с постели. Он был слишком слаб, чтобы побриться. В конце концов Бердслей и сам все понял…
Друзья старались приободрить его. Часто заходил похожий на мумию египтолог. Аббат Луццани и другой священник, преподобный Орманс, навещали Обри по очереди и напоминали о том, что уныние – большой грех. Пришла Констанция Уайльд – бывшая жена Оскара – со своим младшим сыном Вивианом.
Элен всецело посвятила себя заботам о сыне. Теперь она часто читала ему вслух выдержки из сочинений святого Альфонсо Лигуори. Бердслей смирился со своей судьбой, но дал себе слово еще что-то успеть. Он начал писать поэму, хотя доктор Кемпбелл и запретил ему работать. Обри попросил мать принести ему принадлежности для рисования, но у него не хватило сил даже на то, чтобы сделать один набросок.
И тут пришло письмо из Revue Illustr'e. Самый влиятельный из художественных журналов Европы предлагал мистеру Бердслею сотрудничество [2]…