Обручник. Книга третья. Изгой
Шрифт:
И кому оно понадобилось именно в день самоубийства Михайловского?
А Екатерина Сергеевна Михайловская, то бишь жена профессора, пошла петлять как заяц по первому снегу, то есть, то и дело менять свои показания, и таким образом завела следствие сперва в замешательство, а потом и в подозрение, что дело тут далеко нечистое.
А вот и так называлась побочная улика. Статья «Выстрел в мазанке» в газете туркестанских коммунистов «Узбекистанская правда».
В ней журналист Уреклян, в будущем под псевдонимом Эль-Регистан, ставший одним из
«Екатерина Сергеевна, советская студентка-медичка, как известно многим, целующая руку попам из Сергиевской церкви, убила мужа из религиозного фанатизма. Двигали ею и другие не менее гнусные цели. Странную поспешность проявила любящая и заботливая супруга, моментально перетащила после выстрела ценнейшую рукопись профессора (рукопись, за которую заграничные научные круги предлагали профессору огромную сумму денег) к себе домой, к маме Анне Максимилиановне».
Так все вернулось на круги своя.
Опять замаячила фигура Луки.
И не просто, как это было последнее время, в виде борца за гражданскую справедливость по отношению к церкви. А с чем-то более щепетильным.
Поэтому по холодку в октябре, а точнее, семнадцатого числа, В. Ф. Войно-Ясенецкий сидел уже перед следователем ГПУ Кочетовым.
Ну формальности можно опустить, а вопросы есть смысл оставить.
И первый из них:
– На каком основании вы дали разрешение на погребение самоубийцы?
Правда, мило? Вроде самоубийц надлежало бальзамировать и строить для каждого из них мавзолей.
Ну епископ, естественно, в первую очередь отвечает, что такого разрешения не давал, поскольку не имел на это права. А священники похоронили его сами на свой риск. А грех его в том, что по просьбе жены Михайловского он дал священникам записку, где удостоверил, что Михайловский был психически болен.
А какой изящный второй вопрос следователя:
– Считаете ли вы возможным отпевание по религиозным обрядам самоубийцы?
И Лука ответил, что считает устаревшими некоторые церковные каноны. В том числе и тот, что касается отпевания самоубийц.
Следующий вопрос уже ближе к сути, поскольку лукав по содержанию:
– Как можно расценить вашу записку, как написанную врачом или духовным лицом?
– Конечно как врачом.
Но епископ уже дрогнул. И стал объяснять, что не имел административных церковных прав.
Ну и, наконец, то, ради чего нужно поаплодировать следователю:
– Видите ли какое-нибудь противоречие между научными трудами Михайловского и христианской религией?
Тут надо ответ, естественно, привести не в изложении, а в подлиннике:
– Противоречий между этими понятиями я не вижу, ибо считаю, что глубоко научные материалистические труды не противоречат его религиозности и не идут вразрез с церковью.
– Ну и осел! – сказал, прочитав этот протокол, Зубов-Слук. – Казалось, допрос вел не следователь ГПУ, а церковный чиновник. Лю-лю, да мулю! Надо было сразу спросить: а не собирается ли он через свой авторитет сделать открытия Михайловского достоянием Запада?
Элеонора захлопала в ладоши.
– Я тебя недооценивала!
– Нет, в самом деле… – И вдруг Зубов вызверился на Фрикиша: – Ну ты какого черта молчишь?
А молчал Фрикиш и еще по одной причине, что там, в Москве, где ему вновь вернули магический мандат, сказали вполне определенно:
– Вы там следите за этой парочкой, – имея в виду Элеонору и Слука-Зубова, – а то они сугубо увлекающиеся и могут наломать дров раньше, чем они потребуются для костра.
Но одно он уже безусловно добился.
Им кажется, что они тут главные.
И потому даже позволяют себе на него покрикивать.
– Допрос действительно не убедительный, – произнес Фрикиш. – Но у них просто, видимо, не за что зацепиться.
– Копать надо! Рыть!
Ероша волосы, по-прошлому Григорий, а ныне Игорь, перекладывал зачес, то на одну, то на другую сторону.
Элеонора – одну за другой – курила папиросы.
– Тут другая подоплека есть, – сказал Фрикиш.
– Какая же?
Вопрос был задан обоими сразу.
– Написано: «Протокол обвиняемого». А в чем? Что против государства, и в частности Советский власти, совершил Войно-Ясенецкий, даже позволив отпеть Михайловского? Они сразу загоняют себя в тупик, чтобы потом, как это у вас говорят на флоте, – обратился он к Григорию-Игорю, – отрабатывать задний.
Зубов-Слук оставил в покое свои волосы.
Перестала курить и Элеонора.
– Поэтому давайте посмотрим, что предпримут они еще. А потом уж…
Что «потом» так и осталось в недосказе.
На этот раз чутье Фрикиша не подвело. Следователь Кочетков действительно споткнулся на этом деле, тем более что вскоре последовал телеграммный окрик Арона Сольца – члена Верховного суда СССР: «Срочно вышлите обвинительное заключение по делу Михайловской убийстве мужа профессора Михайловского».
А накануне Фрикиш, как ему показалось, написал приличное стихотворение.
Он его даже – как пролог ко всему, что еще удастся тут сотворить – хотел напечатать в местной газете. Под псевдонимом, конечно.
А стихотворение звучало так:
Молитесь, если нет запрета,Казнитесь, коли есть запрет.Ведь не поездкой без билетаНам гордо явлен белый свет.В каком-то горестном порыве,Еще не зная что к чему,Мы замираем на обрыве,Бросая вечную суму.И отдаемся без оглядкиТому, кто в этот самый час,Чтоб утвердить свои порядки,Свергает с грешной жизни нас.