Общага-на-Крови

Иванов Алексей Викторович

— Да уж, — сказал Отличник, — трезвый до такого не допетрит.

С утра в семьсот десятую комнату явились Игорь и Леля. Оба они маялись с похмелья и пришли взять деньги на пиво. Нелли еще не забрала свою сумку от Отличника, а ее кошелек хранился в сумке.

— Слушай, Отличник, — сказал Игорь, отсчитывая деньги, — будь добр, отнеси сумку в двести двадцатую, тебя очень просила Нелли. Сама она прийти не может в силу посталкогольного синдрома.

Отличнику не хотелось идти, но он не сумел отказать.

В двести двадцатой царил кавардак — на полу окурки, на столе грязная посуда, похожая на руины, Лелина постель разворочена так, будто в ней произошел взрыв. Нелли лежала, закутавшись в простыню, и курила, глядя в потолок. Отличник не знал, что ему делать, присел на стул и решил, что он задержался из вежливости.

— Башка жутко болит, — без выражения сообщила Нелли.

— С кем вы вчера веселились? — осторожно спросил Отличник.

— Я, Лелька, Игорь, Талонов и Жихарь, — перечислила Нелли.

— Ну и компания, — присвистнул Отличник. — И как Игорь поладил с Гапоновым?

— Да уж как-то поладил, — презрительно ответила Нелли. — Сказал ему, чтобы я не слышала, что у него со мной все кончено и пришел он к Лельке. А я вот все равно слышала.

Отличника это потрясло.

— Даже в голове не укладывается, — пробормотал он.

— Зато в постели укладывается великолепно.

— И чем все это кончилось? — решился спросить Отличник.

— Ну какой же ты въедливый! — с ненавистью сказала Нелли. — А чем это могло кончиться? Игорь с Лелькой переспал — вон в какой гоголь-моголь постель превратили. А я сперва с Гапоновым, а потом с Жихарем. Я и сейчас голая лежу. Сил нет одеться.

У Отличника от этих слов Нелли даже закружилась голова. Но он должен был узнать, что происходит на свете, он не мог не узнать, как прыгнувший с крыши не может не упасть на землю.

И вот теперь вся душа его была переломана, и обломки воткнулись изнутри в тело.

— Ничего, я тебе не опасен, Нелли, — сказал он, вставая.

— А я тебя и не боюсь. Я тебя разлюбила.

— Бывает, — произнес Отличник, направляясь к двери, но не выдержал и оглянулся.

Нелли хищно улыбалась ему вслед. Отличник и сам почувствовал, что в его взгляде ненависти не меньше, чем во взгляде Нелли. Ненависть текла из глаз в глаза.

Отличник взялся за ручку, и вдруг Нелли крикнула:

— Нет, постой!

В ее голосе было не глумливое повеление, которого можно было ожидать, а неподдельное отчаяние.

— Сядь, — без выражения приказала Нелли. Целая груда мыслей враз прокатилась через сознание Отличника. Он впервые всей душой до осязания ясно внял тому, что его друзей больше не осталось. Остались лишь развалины от них. А он какой был тогда, до выселения, такой и сейчас. Значит, он имеет право судить. Судить — но не карать. А для суда он должен хотя бы выслушать. Отчаяние от того, что единственный судья не хочет слушать, — оно и прозвучало в окрике Нелли. Слушать даже не оправдания, а последний, предсмертный монолог о боли, которая не оставит и за карнизом крыши. И Отличник не ушел.

— Ты меня прости, Нелли, — еле выговорил он.

— Это ты меня прости, — глядя в потолок, возразила Нелли. — Ни я, ни тем более ты не виноват, что я тебя разлюбила.

«Она меня не поняла», — подумал Отличник.

— Я считала, что у тебя за душой так много — и ошиблась. Ты, конечно, очень хороший мальчик, но не более того… Я думала, что ты от силы духовной такой, как есть. Что ты христовенький… А на самом деле история обычнейшая: ты просто еще маленький, не успел вырасти. В меру умный и милый подросток, ничем не обладающий и робеющий прикоснуться к женщине…

— Ну а женщины тут при чем? — устало спросил Отличник.

— Ты ведь любишь свою Серафиму? Отличник молчал.

— А почему же ты не спишь с ней? Девочка она замечательная. Тебя тоже любит. Возможность у тебя есть. Когда еще в жизни повторится такое? В первый раз, в чистоте, по любви… Был бы ты поумнее, то понял бы, что является единственной ценностью в этом проклятом мире. Понял бы, как дорог каждый миг, а не робел перед нею… Понял бы, что ради такого счастья ничего не жалко, что пропустить его — самый страшный грех, наказуемый на всю жизнь несбывающимися надеждами…

— Ну, переспал бы я, что бы изменилось?

— Ты пришел бы ко мне если хоть не личностью, то уже мужчиной, а не подростком. Ведь сейчас ты, каким я тебя вижу, совершенно банален. Мне тебя жалко, а за себя стыдно. Вот и все. И никакой любви. Поэтому и все то, чем я жила, когда думала о тебе, сейчас мне кажется банальным, жалким и стыдным, как юношеские прыщи.

— А по-моему, ты во мне разочаровалась потому, что во все эти гадости влипла, — печально сказал Отличник.

— Типично банальное объяснение…

— А что тогда не банально? — пожал плечами Отличник.

— Небанальна трагедия, в которую я верила. Но трагедийной героини из меня не получилось. Подвига я не совершила, предательства — тоже, ведь я ничего не обещала Игорю. Когда загнали в угол, пришлось совершить низость. Но ведь предательство — это когда есть выбор: предавать или не предавать, — а выбора у меня не было. И проходным персонажем в этом романе я тоже быть не могу, ведь я что-то еще собой представляю, да? Так кто же я? Если уж не к добру, так я все-таки хоть к чему-то большому рвалась — к истине. И где я очутилась? Не на Голгофе и не в преисподней, а так, в грязной и мелкой луже. Если бы я хоть с Гитлером переспала — а то разные Гапоновы, Жихари… Совершенно позорный у меня роман, мелкий и банальный, как моя любовь к тебе, как ты сам. Одна рука все это сотворила, Отличник, — и тебя, и мою лужу. Один почерк, один стиль.

— Твоего бога-писателя?

— Ну да, — горько улыбнулась Нелли. — Только вот кто он, каков? А точнее, что для него значу я? Если в его романе главный герой — ты, со всей твоей банальностью, то он сам банален. Зачем мне такой бог? Если главный герой — я и он посадил меня в эту лужу, из которой нет выхода и здесь, в общаге, и в душе моей, потому что нет любви, — значит, он бездарен. Зачем он мне такой? А если я — герой второстепенный, то мне не нужен бог, для которого я — разменная фигура, строительный материал. Ну а если его вообще нет, то на нет и суда нет. Выходит, если он и есть, то он мне все равно не нужен. Отмыться он мне не поможет, ибо у него, у бездарности, не будет читателей и не будет третьей правды. А я ведь всю жизнь свою строила из расчета на бога-писателя и на тебя как его ипостась. Это сейчас я убиваю бога, а раньше как я могла поднять на него руку?