Общага-на-Крови
Шрифт:
— Заведи себе гиену, — нелогично отвечал муж.
— Зачем?
— Чтобы хохотала на балконе.
Когда Отличник и Серафима остановились на своей платформе, из шеренги одинаковых автобусов медленно вытянул длинное тело желтый «Икарус» с табличкой «Через Южный мост» за лобовым стеклом. На его боку были намалеваны картинки, где герои из «Ну, погоди!» демонстрировали правильное и неправильное поведение на дороге. Волк бежал за Зайцем по пешеходной «зебре» на красный свет, и на него наваливался грузовик, из кабины которого Волку грозил кулаком Бегемот. Волк на велосипеде мчался по встречной полосе, сближаясь с хлебным фургоном. Волк и Заяц играли в футбол на проезжей части, и на них свистел в свисток Бобер-милиционер.
— Тебе кто больше нравится, Волк или Заяц?
— Не задумывался, — удивился Отличник.
— Мне — Волк, — сказала Серафима. — Заяц слащавый, везучий. А Волк невезучий, зато упорный и веселый. Он все умеет делать и очень артистичный. Он же совсем не злой, ему Зайца надо съесть из принципа. Он не может просто поймать и проглотить его, ему надо насладиться ситуацией, когда он обхитрил Зайца. Он всегда готовится, когда собирается его есть, — салфетку повяжет, возьмет нож и вилку. А Заяц глупый, вероломный и трусливый, ничего не понимает в искусстве. Волк — это боец, художник. Он отважный, азартный, честный, доверчивый. Если бы все были такие, гораздо легче жилось бы на свете.
Отличник горько усмехнулся. Серафима с легкостью снова обставила его. Он мог, напрягшись, на несколько минут увидеть мир ее глазами, но потом опять становился самим собою. Простота и ясность Серафимы не давались ему с наскока, задешево, а то, что у него получалось, было не таким уж простым и ясным. Истина, подразнив его, как опытный воробей молодого кота, снова взлетала в недосягаемое небо.
Автобус стоял с открытыми дверями, ожидая пассажиров.
— Ну, я пойду, — сказала Серафима и поглядела на Отличника.
Отличник тоже посмотрел на нее, и оба они замерли, странно пораженные этим первым в жизни настоящим расставанием. Не хватало каких-то слов, жестов, веры в то, что они увидятся снова, и от этого было страшно. Отличник виновато улыбнулся.
— Ну, пока… — неуверенно сказал он.
Оба они чуть качнулись друг к другу для поцелуя, но это было еще слишком непривычно, и смущение растолкнуло их обратно. Серафима кивнула Отличнику, повернулась и вошла в автобус. Отличник видел, как она пробирается по проходу к свободному месту. Она села у окна со стороны Отличника, прямо над Бобром-милиционером, и помахала ладошкой. Отличник, онемев и оглохнув, не мог даже пошевельнуться. Он глупо улыбался и глядел на Серафиму. Двери зашипели и распрямились, двигатель заклокотал, синий дым вывалился из выхлопной трубы. Длинный «Икарус» тронулся с места, мягко заваливая Серафиму на спинку сиденья.
Отличник проторчал в библиотеке до пяти вечера и отправился в общагу. Первым, кого он увидел в вестибюле, был Ванька, который сидел на вахте и читал газету. Отличник страшно изумился, но память о вчерашней встрече с вурдалаками не позволила ему заговорить. «Привет», — проходя мимо, негромко сказал он, и Ванька из-за газеты буркнул: «Здорово».
Серафимы дома не было. Она даже еще не возвращалась в семьсот десятую, потому что не имелось и записки от нее, где было бы сказано, у кого она оставила ключ для Отличника. Постояв у запертой двери, сникший Отличник побрел вниз, в вестибюль, решив дожидаться Серафиму здесь. Идти к кому-то в гости ему совсем не хотелось.
— Ванька, можно я у тебя посижу? — робко спросил он.
Прошедшая ночь, впрочем, сделала вурдалачьи оскалы далекими и размытыми. Беспокоясь о Серафиме, Отличник теперь даже не думал о них. Но Ванькин голос вернул его к памяти о том вечере.
— Тебе здесь не положено находиться. Ты нелегальщик.
— Но ведь и ты тоже нелегальщик, — осторожно заметил Отличник.
— Со вчерашнего дня я и легальщик, и вахтер, — отрезал Ванька.
— Тебя взяла Ботова? — Отличник не поверил своим ушам.
— Взяла и поселила. А я расписку дал, что не буду пить.
— Мне уйти? — спокойно спросил Отличник. Ванька долго чиркал спичкой, прикуривая.
— А-а, х-хрен с тобой, сиди! — яростно ответил он.
Отличник обошел его и сел на стул за вахтой. Ему даже стало немножко жаль Ваньку, вынужденного его гнать. Он сказал:
— А меня вот комендантша нашла, постель забрала, — Ванька делано хохотнул.
— Попробуешь на себе, каково нам приходилось.
Отличник помедлил, пытаясь определить свои ощущения.
— Почему ты говоришь так, будто я в чем-то вас обвинял, а виноват сам? — спросил он, глядя Ваньке в спину.
— Потому что так и есть. Разве ты не понял этого вчера?
— Вчера я понял только то, — заводясь, сказал Отличник, — что вы вели себя как свиньи. Точнее, ко мне отнеслись по-свински.
— Нет, не по-свински. По-человечески. Как к предателю.
— Как к кому?.. — потрясенно переспросил Отличник.
— Оглох, что ли? — глумливо поинтересовался Ванька.
— Нет, не оглох, — задумчиво ответил Отличник. — И как я вас предал? Я, что ли, толкнул вас на те гадости, которые вы совершили? А вчера я заявился произнести пламенную речь про ваши пороки, так?
— Нет, хуже. — Ванька помолчал. — Ты нас и вправду простил.
— А я вас ни в чем и не виню, — сказал сбитый с толку Отличник. — Да и что вам мое прощение? Я же не Иисус Христос!..
— Христос — это бог, его Богородица родила. А тебя мы, грешные, родили. Что было лучшего у нас в каждом, то в тебя и вложили.
— Ну а я что? Отрекся и растоптал?
— А ты простил нас, понимаешь? — Ванька впервые оглянулся на Отличника. — Мы тебя за совесть свою считали, а ты только одним обещанием простить уже нас предал, потому что руки нам развязал! Конечно, откуда ты знал, какую херню мы этими руками сотворить можем! Купились мы на твои умные глаза — ну и сами дураки!
— А вы, что ли, сами не понимали, чего делаете?
— Не понимали! Не знали! Когда в толпу с президентом гранату кидаешь, откуда знаешь, кого убьет? Может, президента, может, алкаша какого левого, а может, гения будущего!..
— Но вы же не гранаты кидали!
— С гранатами у нас напряженка была, это верно! Но зато все, что имели, мы на себя и обрушили! Мы же, в общем-то, не только тебя спрашивали… Как бы это выразиться-то, чтобы тебе понятно было?.. Каждый из нас свою душу в тебя вложил, и душа эта твоими устами говорила каждому: валяй, братва, все можно, ни шиша мне не сделается! Мы и наваляли! А то, что мы сотворили, — нагадили под себя, продались, любовь похерили, — это нам наши души не должны были позволять делать!