Общедоступные чтения о русской истории

Соловьев Сергей Михайлович

ЧТЕНИЕ IX

О междуцарствии; об избрании на престол Михаила Федоровича Романова и его царствовании

В марте месяце 1610 года князь Скопин-Шуйский с русским войском и шведским вспомогательным отрядом вступил торжественно в Москву и был встречен ее жителями с восторгом. Воеводе, уже знаменитому, было не более 24 лет от роду. Знаменитость эту он приобрел в один год и вместе со знаменитостью приобрел сильную любовь всех добрых граждан, желавших, чтобы Русская земля успокоилась от смут. В то время как царь Василий не мог ничего сделать, сидя в осаде, и потому как будто бы его не было, на виду у всех действовал Скопин, и с его именем у добрых граждан связана была надежда на избавление, на лучшее будущее. Мысли всех были обращены в ту сторону, где действовал Скопин, утешительных разговоров только и было что о нем; вот он в Новгороде получает иностранное войско на помощь; вот он двинулся из Новгорода, очистил такой-то и такой-то город от тушинцев, послал отряд на помощь таким-то городам, которые восстали против воров, сам одержал победу над тушинцами, вот он уже близко к Москве — придет — и врагов не будет, все успокоится. Иной человек нравится издали, а подойдет поближе, оттолкнет или наружностью, или обращением, характером; но князь Михаил Васильевич Скопин привлекал всех, кто к нему приближался; он был хорош собою, заговорит — виден светлый ум, зрелость суждения не по летам; кто знал его, все отзывались о нем как нельзя лучше, и свои, и чужие; шведы так же сильно полюбили его, как и русские.

Царь Василий встретил

племянника ласково; но иначе вел себя родной брат царский, князь Дмитрий Иванович Шуйский; у царя Василия детей не было, и князь Дмитрий считал себя наследником престола: увидавши себе страшного соперника в Скопине, возненавидел его. Скопин не хотел долго оставаться в Москве, сбирался в поход к Смоленску против польского короля, как вдруг занемог на пиру у одного боярина и через две недели умер. Народ был в отчаянии, и так как знали, что князь Дмитрий Шуйский не любил покойного, то пошли слухи, что князь Михаил был отравлен, и отравлен своими. Смерть Скопина нанесла страшный удар царю Василию и всем Шуйским. Сам царь Василий был стар и бездетен; брата его, Дмитрия, и прежде не любили, не уважали, а теперь обвиняли в отравлении племянника, в отнятии у народа последней надежды. И вот начальство над войском, которое выступало к Смоленску, принимает этот самый нелюбимый Дмитрий Шуйский, воевода, известный своею неспособностью. Король, узнавши, что против него идет русское войско, выслал против него главного своего воеводу, или гетмана, Жолкевского, который напал на Шуйского при деревне Клушине и разбил его наголову. После этой победы Жолкевский пошел прямо к Москве, провозглашая русским царем королевича Владислава, сына короля Сигизмунда; с другой стороны спешил к Москве из Калуги Самозванец, надеясь, что москвичи, в крайности, скорее поддадутся ему, чем польскому королевичу. Люди, враждебные Шуйскому, начали волновать народ, говоря, что царю Василию нельзя больше оставаться на престоле, нельзя ему без войска защищаться от поляков и Самозванца, он царь несчастный, ничто ему не удается, сколько крови проливается из-за него даром, Украина признает царем вора потому только, что никак не хочет признать царя Василия: не будет его — все русские люди придут в согласие. Шуйского свели с престола и постригли. Правление поручили на время боярскому Совету, или Думе, и стали рассуждать, кого избрать в цари. Патриарх Гермоген требовал, чтоб выбрать кого-нибудь из русских; но знатные люди на это не соглашались, никому не хотелось видеть на престоле своего брата боярина, и если бы выбрали кого-нибудь из них, то пошли бы опять крамолы и смуты, как при Годунове и Шуйском, и притом как бы новый царь стал защищаться от поляков и Самозванца? Решились войти в сношение с гетманом Жолкевским, который уже стоял под Москвою, и присягнуть королевичу Владиславу с условием, чтоб королевич принял православную веру и чтоб Жолкевский отогнал Самозванца от Москвы; Жолкевский согласился на последнее и действительно отогнал Самозванца, но чтоб королевич принял православие, для этого нужно было согласие короля, к которому надобно было отправить за этим большое посольство. Посольство отправилось под Смоленск к Сигизмунду; главными в этом посольстве были из духовных ростовский митрополит Филарет Никитин Романов, а из светских — князь Василий Васильевич Голицын.

Между тем сами бояре, боясь волнения в народе, между которым было много недовольных присягою чужому польскому королевичу, боясь, чтоб недовольные не призвали Самозванца, сами бояре предложили гетману Жолкевскому ввести польское войско в Москву. Жолкевский, человек очень умный, вел себя искусно, со всеми ладил; но он видел, что долго оставаться в Москве было нельзя, приближалась буря, потому что король Сигизмунд не только не хотел, чтоб сын его принял православие, но и вовсе не хотел его отпускать в Москву, а хотел сам в ней царствовать, присоединить Россию к Польше, как была присоединена Литва и Западная Россия. Жолкевский знал, что русские на это ни за что не согласятся, начнется война, в которой Польше с Россиею не сладить, и потому уехал из Москвы, захватив с собою и бывшего царя Василия Шуйского, а начальство над польским войском в Москве сдал другому воеводе, Гонсевскому. Русские послы, Филарет и Голицын с товарищами, как только приехали к королю под Смоленск, так увидали, что дело, за которым приехали, не сделается. Паны польские в переговорах с ними тянули время, говорили, что король не может отпустить своего пятнадцатилетнего сына в Москву, хочет прежде сам успокоить Русское государство, а главное, паны настаивали на том, чтобы Смоленск сдался королю и его польскому войску. Разумеется, послы никак не могли на это согласиться, они говорили: «Зачем Смоленску сдаваться королю? Когда королевич приедет в Москву и будет царем, то Смоленск и все города будут его». Тогда поляки начали подговаривать разных людей, приехавших в посольстве, чтоб они бросили послов, уехали домой и служили в России королевским замыслам; некоторых удалось полякам уговорить; но когда они подступили к главному делопроизводителю, или думному дьяку, Томиле Луговскому и стали его улещать королевскими милостями, чтоб ехал под Смоленск и уговаривал смольнян сдаться королю, то Луговский отвечал: «Как мне это сделать и вечное проклятие на себя навести? Господь Бог и русские люди меня за это не потерпят и земля меня не понесет. Я прислан от Московского государства в челобитчиках: как же мне первому соблазн ввести? По Христову слову лучше навязать на себя камень и вринуться в море».

Между тем в Москве, видя, что королевич не едет, стали догадываться о дурных умыслах короля. Изменники, продавшиеся королю, толковали, что надобно призвать короля в Москву для окончательного истребления Самозванца, который все сидел в Калуге. Но патриарх Гермоген был против того, чтоб призывать короля, и на стороне патриарха был весь народ. В конце 1610 года Самозванец погиб: он убил одного служившего у него в войске татарина, а другой татарин, из мести, убил самого Лжедимитрия. Это событие было чрезвычайно важно, потому что у приверженцев короля Сигизмунда не было теперь предлога требовать, чтоб короля звали в Россию для очищения ее от Самозванца; люди, которые только из страха пред Самозванцем присягнули Владиславу, теперь освободились от этого страха и могли свободнее действовать против поляков. В Москве как только узнали о смерти вора, так пошли разговоры, как бы всей земле соединиться и прогнать поляков. Патриарх Гермоген явно призывал к себе людей из разных сословий и говорил: «Если королевич не примет православной веры и все поляки не уйдут из Русской земли, то королевич нам не государь!» То же патриарх писал и в грамотах, разосланных по городам. Города начали переписываться друг с другом, что надобно стать за веру православную против поляков. Области поднялись, дворяне собирались на службу, горожане складывались и давали им деньги, чем содержать себя в походе. Из главных бояр никто не мог принять начальства над ополчением: они сидели в Москве с поляками, которые при первом подозрении сажали их под стражу; принял начальство над ополчением рязанский дворянин Прокофий Петрович Ляпунов, человек, отличавшийся своими способностями, пылкий, деятельный.

Ополчение пошло к Москве; поляки и русские изменники заставляли патриарха и бояр написать к Ляпунову, чтоб не шел к Москве, а послам Филарету и Голицыну написать, чтоб отдались во всем на волю королевскую. Гермоген не согласился: «Положиться на королевскую волю, — говорил он, — значит целовать крест самому королю, а не королевичу, и я таких грамот не благословляю писать; и к Прокофию Ляпунову напишу, что если королевич в Москву не приедет, православной веры не примет и поляков из Русского государства не выведет, то благословляю всех идти под Москву и помереть за православную веру». Поляки посадили патриарха под стражу, не велели никого пускать к нему, всем русским людям в Москве запретили ходить с оружием, а сами сильно вооружились. 19 марта 1611 года, во вторник на Страстной неделе,

поляки начали принуждать извозчиков, чтоб тащили пушки на башню. Извозчики не согласились, начался спор, крик; другие поляки, думая, что уже началось народное восстание, начали бить безоружный народ. Русских в одном Китай-городе погибло до 7 тысяч человек; но в Белом городе русские успели вооружиться и погнали поляков в Кремль и Китай-город, причем важную помощь народу оказал воевода князь Дмитрий Михайлович Пожарский; к несчастью, Пожарский тут был тяжело ранен, и его отвезли в деревню лечиться. Между тем поляки успели зажечь Москву в нескольких местах, и весь город, кроме Кремля и Китая, выгорел. Но поляки не долго были безопасны в Кремле и Китай-городе: 25 марта, в понедельник, на Святой неделе, ополчение Ляпунова подошло к Москве и осадило неприятеля, который скоро стал нуждаться в съестных припасах. В марте сожжена была Москва, в апреле покончили свою посольскую службу под Смоленском митрополит Филарет Никитич и князь Голицын. Поляки не переставали требовать от них, чтоб они согласились впустить королевское войско в Смоленск; но Филарет и Голицын никак не соглашались, тогда их схватили, ограбили и отправили в заточение в город Мариенбург. 3 июня поляки взяли Смоленск приступом после геройского сопротивления жителей. Но хуже всего было то, что дело не ладилось в русском ополчении под Москвою. Ляпунов, поднимая восстание, имел неосторожность призвать на помощь всякий сброд, служивший под именем казаков в Тушине и Калуге Лжедимитрию и оставшийся теперь без дела по смерти Самозванца; Ляпунов думал, что так как это русские же люди, то будут охотно биться с поляками за Россию и за веру русскую. Но он ошибся в своих расчетах: казаки, служа Самозванцу, привыкли к своеволию и грабежу. Начальство не оставалось в одних руках Ляпунова; выбрали троих предводителей с равною властью, кроме Ляпунова казаки выбрали себе в воеводы князя Трубецкого Дмитрия Тимофеевича и Заруцкого, который был казак по происхождению. Строгость Ляпунова, не позволявшего грабить, возбудила против него казаков, они собрались и убили его; с ним вместе убили дворянина Ивана Никитича Ржевского, который бросился защищать Ляпунова, несмотря на то что был ему большой недруг. Беда шла за бедою: шведы, видя, что русские находятся в таком страшном положении, и видя, что поляки пользуются этим положением, также захотели воспользоваться им и завладели Новгородом.

Но среди этих бед, когда один тяжелый удар следовал за другим, когда, по-видимому, исчезала всякая надежда на спасение, тут-то и сказалась нравственная сила народная. Русские люди не отчаялись в спасении родной страны; беды их только все больше и больше очищали и укрепляли; русские люди все больше и больше наказывались, по их словам, т. е. все больше и больше научались, как делать, чтоб спасти Отечество, какие причины бед и как их уничтожить. Из примера Ляпунова они увидали, что хорошее дело надобно делать только с хорошими людьми, а дурные не рады хорошему делу и если примутся за него, то с тем, чтоб испортить. Так жители Казани писали пермичам: «Под Москвою, господа, поборника по Христовой вере, Прокофия Петровича Ляпунова казаки убили; но мы согласились быть всем в соединении, дурного ничего друг над другом не делать; казаков в Казань не пускать, стоять на том крепко до тех пор, пока Бог даст государя, а выбрать нам государя всею землею; если же казаки станут выбирать государя одни по своей воле, то нам такого государя не хотеть».

От патриарха Гермогена больше грамот не было: он сидел под стражею, к нему никого не пускали, бумаги и чернил не давали; но шли грамоты из Троице-Сергиева монастыря, от архимандрита Дионисия и келаря Авраамия Палицына. Троицкий монастырь сослужил свою службу, отбившись от тушинцев, задержав их долгое время под своими стенами; но служба его этим не кончилась. Когда Москва была сожжена и казаки свирепствовали в окружных областях, толпы беглецов, изломанных, обожженных, истерзанных, с разных сторон устремились к Троицкому монастырю. Видя многочисленные толпы этих несчастных, требующих помощи, монахи, слуги и крестьяне монастырские не знали, что делать. Архимандрит Дионисий ободрил их и уговорил употребить новые усилия для успокоения страдальцев: Троицкий монастырь превратился в больницу и богадельню, и в то же время в келье архимандричьей сидели писцы, составляли увещательные грамоты и рассылали по городам и полкам, призывая к очищению Русской земли от врагов.

В октябре месяце 1611 года увещательная троицкая грамота пришла в Нижний Новгород. Когда в соборной церкви протопоп прочел ее перед всем народом, то земский староста (по-нашему — градской голова), мясной торговец Кузьма Минин Сухорукий, стал говорить: «Если помогать Московскому государству, то нечего нам жалеть имения, не пожалеем ничего: дома свои продадим, жен и детей заложим и будем просить, кто бы вступился за православную веру и был у нас начальником». Все с ним согласились и положили скликать служилых людей и собирать деньги им на жалованье. Но прежде всего нужно было найти воеводу, кто бы повел войско к Москве. В это время недалеко, в Суздальской области, жил воевода известный, князь Дмитрий Михайлович Пожарский, долечивавшийся от ран, полученных им в Москве при защите ее от поляков. На просьбу нижегородцев Пожарский отвечал: «Рад я вашему совету, готов хоть сейчас ехать; но выберите прежде кого-нибудь из своих, кому со мною у такого великого дела быть и казну сбирать». Нижегородцы выбрали Минина. Пожарский принял начальство над войском, которое составилось из служилых людей, дворян, помещиков; но этим дворянам нельзя было содержаться от разоренных поместий, жители городов должны были давать деньги на их содержание; этими сборными деньгами заведовал Минин; но оба, Пожарский и Минин, были неразлучны в совете о великом деле освобождения земли, и потому имена их остаются неразлучными в памяти народа русского.

Как скоро разнеслась весть, что нижегородцы поднялись и готовы на всякие пожертвования, то ратные люди стали собираться к ним отовсюду. Пожарский разослал по всем областям грамоты, в которых говорилось: «Теперь мы, Нижнего Новгорода всякие люди, идем на помощь Московскому государству; к нам приехали из многих городов дворяне, и мы приговорили имение свое и дома с ними разделить, жалованье им дать. И вам бы, господа, также идти на литовских людей поскорее. От казаков ничего не опасайтесь: как будем все в сборе, то станем советоваться всею землею и ворам ничего дурного сделать не дадим. Непременно быть бы вам с нами в одном совете и на поляков идти вместе, чтоб казаки по-прежнему рати не разогнали».

Весть о новом ополчении добрых граждан встревожила поляков, осажденных в Москве, встревожила и казаков, которые осаждали их.

Поляки послали к патриарху Гермогену уговаривать его, чтоб написал в нижегородское ополчение, запретил ему идти к Москве. Гермоген отвечал: «Да будут благословенны те, которые идут для очищения Москвы». Скоро после этого Гермоген скончался в феврале 1612 года; причиною смерти было дурное содержание. Казаки послали отряды, чтоб мешать нижегородскому ополчению, но казаки были разбиты, и Пожарский занял Ярославль; казаки подослали сюда злодеев, чтоб убить Пожарского, но это не удалось. Уладив все дела, Пожарский выступил к Москве, куда с другой стороны шел литовский гетман Ходкевич на выручку своим. Пожарский предупредил его и 18 августа 1612 года подошел к Москве. Здесь стояли казаки, с которыми надобно было улаживаться. К счастью, число их уменьшилось: часть их, под начальством Заруцкого, ушла из стана; Заруцкий взял к себе Марину, вдову Самозванца, с ее маленьким сыном, рожденным от тушинского вора, и пошел на юго-восток, к степям, чтоб там снова завести смуту во имя маленького Самозванца. Предводителем казаков под Москвою остался один князь, Дмитрий Тимофеевич Трубецкой. Через два дня после прихода Пожарского явился под Москвою и гетман Ходкевич. 22 августа он напал на Пожарского, но был отбит; 24 он снова двинулся к Кремлю; казаки в решительную минуту отказались биться и ушли в свой стан, но троицкий келарь Авраамий Палицын успел уговорить их вступить в дело; тогда общими усилиями дворян и казаков, и особенно благодаря смелому движению Минина с отборным отрядом, Ходкевич был снова отбит и ушел к польским границам, не успевши снабдить осажденных съестными припасами.