Шрифт:
ОБЩЕСТВЕННОЕ ПОРИЦАНИЕ
В тот день 9 сентября 19.. года небо было затянуто облаками, и в толпе, что волновалась у стен стадиона, люди глядели вверх, а потом косились на своих соседей и говорили:
– Надеюсь, дождя не будет…
Прогноз, переданный по телевидению, обещал легкую облачность без осадков. Было тепло. Потоки людей выливались из подземки, двигались от остановок автобусов и автомобильных стоянок, заполняли пространство у стадиона. Подобно цепочкам муравьев люди проходили через турникеты, подымались по лестницам, расползались по трибунам, спускались по проходам.
Шарканье
В этот особенный день вход был бесплатный. Билетов не продавали. Просто в газетах и по телевидению дали объявление, и на него откликнулись 65 000 человек.
Конечно, газеты уже несколько недель предполагали, что это должно случиться. Во время всего процесса, даже когда еще только избирался состав присяжных, репортеры туманно намекали на неизбежный исход. Но официально объявили только вчера. Телевизионная сеть слегка опередила газетчиков. В шесть часов вечера Представитель правительства сделал пятиминутное заявление с экранов телевизоров по всей стране.
– Мы все с большим вниманием следили, – сказал Представитель, одетый в серый костюм (двубортный пиджак, гармонирующий с его исполненным достоинства обликом), – за ходом процесса профессора Кеттриджа. Сегодня утром присяжные вынесли вердикт виновности. Этот вердикт в течение часа был подтвержден Верховным Судом, и в целях экономии времени Белый дом решил сделать обычное срочное официальное заявление. Завтра состоится Общественное Порицание. Время – 2.30 пополудни. Место – Янки-стадион в Нью-Йорке. Ваше сотрудничество искренне приветствуется. Те, кто живет в Нью-Йорке…
Голос продолжал дальше, уточняя детали, и нынешним утром ранние выпуски газет пестрели обычными в таких случаях снимками с подписями типа: «Пара из Бронкса – самая первая», «Студенты прождали всю ночь, чтобы увидеть Порицание», «Ранние пташки»…
К половине второго на стадионе не осталось ни одного свободного места, и люди стали заполнять немногочисленные проходы. Специальные отряды полиции начали перекрывать входы; был отдан приказ блокировать близлежащие улицы и закрыть доступ к стадиону. Разносчики шныряли в толпе и продавали холодное пиво и сосиски с булочками.
Фредерик Трауб сидел почти в центре западного сектора и с интересом разглядывал деревянный помост в середине поля. Он был в два раза больше ринга для профессионального бокса. В центре помоста было небольшое возвышение, на котором стоял простой деревянный стул.
Слева от него стояли несколько стульев для должностных лиц. На краю помоста, так сказать у рампы, находилось подобие аналоя с несколькими микрофонами. С помоста свисали знамена и флажки.
Толпа начинала зловеще гудеть.
В две минуты третьего из туннеля, ведущего к раздевалкам, вышла небольшая группа людей. Толпа зажужжала еще громче, затем разразилась аплодисментами. Люди осторожно вскарабкались по ступенькам деревянной лесенки, кучкой промаршировали по платформе и уселись на расставленные для них стулья. Трауб огляделся по сторонам и с интересом отметил, что высоко вверху, в ложе для прессы, загорелся мигающий красный свет телевизионных камер.
– Замечательно, –
– Еще бы, – ответил тот. – И эффектно.
– Я думаю, что это правильно, – сказал Трауб. – Но все же для меня это все выглядит немного странно. У нас этого нет.
– Потому и интересно, – сказал компаньон.
Трауб на какое-то время прислушался к голосам вокруг него. К его удивлению, никто не упоминал о предстоящем деле. Обсуждали бейсбол, фильмы, погоду, сплетни, личные дела – тысяча и одна тема, кроме самого главного. Как будто все по молчаливому уговору старались не упоминать о Порицании.
Раздумья Трауба были прерваны голосом его приятеля.
– Ты как настроен? Будешь в форме, когда мы к делу приступим? А то я тут видел таких, которые в решающий миг раскисали…
– Я буду в порядке, – заверил Трауб. Затем покачал головой. – Но все же не верится.
– Ты о чем?
– Ну вообще, о всей этой штуке. Как это началось?
Как вы обнаружили, что это возможно?
– А черт его знает, – ответил приятель. – Мне кажется, это тот парень из Гарвардского университета первый наткнулся на мысль. Конечно, и до него многие думали о связи мысли и материи. Но этот парень, он первый научно доказал, что на материальные вещи можно воздействовать с помощью мысли.
– Небось, сначала на игральных костях тренировался, – заметил Трауб.
– Да, с ними. Для начала он отыскал парней, которые могли по дюжине раз подряд выбрасывать шестерку. И действительно могли управлять костью, пока она падала. После уж он открыл, в чем тут дело, и секрет оказался простым. Те мужики, что могли управлять костью, были просто-напросто людьми, которые думали, что они это могут.
Потом как-то собрали в аудитории 2000 человек и заставили их сконцентрироваться на мысли, что кость должна выпасть определенным образом. И она у них так и падала. Если хорошенько поразмыслить, то все это совершенно естественно. Если одна лошадь может протащить какой-то груз на определенное расстояние с определенной скоростью, то десять лошадей протащат его дальше и быстрее. У них получалось, что кость падала так, как им хотелось, в 80 % случаев.
– А когда они впервые заменили кость живым организмом? – спросил Трауб.
– Чтоб я сдох, если я знаю, – ответил приятель. – Кажется, несколько лет назад, и правительство вроде бы поначалу решило прикрыть это дело. Кажется, были какие-то нелады с церковью. Но потом они сообразили, что это уже не остановишь.
– А что, сегодня необычайно много народу или нормально?
– Для политического преступника нормально. Если взять насильника или убийцу, то больше 20–30 тысяч не соберешь. Народ ко всему привык, его так просто не раскачаешь.
Из-за туч выглянуло солнце, и Трауб молча следил, как большие, похожие на географическую карту тени скользили по траве.
– Теплеет, – сказал кто-то. – Кажется, денек получается на славу.
– Это точно, – согласился другой.
Трауб наклонился и принялся завязывать развязавшийся шнурок, а в следующую секунду вздрогнул от утробного рева толпы. Пол завибрировал.
Через поле по направлению к помосту шли три человека. Двое чуть позади третьего, шедшего неуверенной походкой с опущенной головой.