Общество Джейн Остен
Шрифт:
Однако, несмотря на то что бездна еще не поглотила их, они постоянно колебались на самом ее краю. Ни он сам, ни его мать, невзирая на разные характеры, не в силах были вырваться из привычного русла их жизни, им чужда была сама мысль о возможности что-то изменить. Спустя несколько лет после войны, горя, долгов и беспрестанных стенаний матери они со значительной уступкой продали ферму обратно во владение семейству Найт. Поколения сменяли друг друга, и Бервики были прислугой Найтов, работая на них, как и его бабушка с матерью, как и он сам – каждое лето он косил для них сено, вспахивал поля, сеял пшеницу, хмель и ячмень.
Наконец
Он и сам был на краю – во всяком случае, вел себя именно так. Внутри, там, куда могли проникнуть лишь книги, оставалась неведомая, глубинная, самая сильная боль. Адам знал, что часть его рассудка закрылась от боли в смешной попытке защититься, а у матери дела были совсем плохи – она просто ждала смерти, постоянно напоминая ему, что без нее его жизнь станет куда печальнее. Вместе с тем она продолжала окружать его материнской заботой, по утрам подавая ему чай с тостом, а вечером, после работы, как сейчас – горячий ужин.
И так же, как сейчас, они сидели за кухонным столом одни, и он рассказывал ей о том, чем занимался сегодня, а она ему – о тех, кого встретила в деревне или в Олтоне, если в тот день она ходила туда за покупками. Говорили о чем угодно, кроме прошлого.
Он ничего не сказал ей о девушке из Америки. Не знал, о чем говорить. Мать постоянно твердила, чтобы он нашел себе жену, а эта незнакомка была настолько прекрасной, что казалась существом из иного мира. Кроме того, мать была из числа тех, кого скорее раздражало, что эти места связывают с именем Джейн Остен. Самые горькие из ее сетований обрушивались на нередких зевак и приезжих, снисходящих до визита в их деревеньку, чего-то требовавших, ждавших зрелищ и книжной деревенской жизни, словно незатейливые будни в глубинке были ненастоящими, а настоящим и значимым оставалось лишь то, что случилось более века назад.
Его мыслями завладевал мистер Дарси.
Адам полагал, что мужчина, манимый женскими глазками, пытающийся подслушивать ее разговоры и находившийся под влиянием ее предвзятого отношения к нему, стоял на пути к забвению, и неважно, понимал он это или нет. Сам Адам мало что знал о том, как вести себя с женщинами, хоть мать и твердила ему, что ничего особенного в этом нет, но он задавался вопросом: случалось ли кому-либо в жизни, или на страницах книг, желать женщину так, как мистер Дарси, и в то же время, без всякого умысла, не делая ничего, чтобы сблизиться с ней, преуспеть в этом.
Больше, чем когда бы то ни было, он любил их двухэтажный домик с четырьмя комнатами, лепившийся у ответвления главной дороги на Винчестер, где у него была собственная комната и место для чтения. В его комнате под стрельчатой крышей стояла простая односпальная кровать, в которой он спал с самого детства. Дубовый шкаф и старинный комод стояли по углам напротив, а на книжной полке, некогда принадлежавшей отцу, была мальчишеская сокровищница – приключенческие романы и книги великих Конан Дойла, Дюма и Уэллса. А сейчас рядом с кроватью лежала довольно толстая библиотечная книга в твердом, ламинированном переплете, на обложке которой перешептывались две женщины в капорах, в то время как позади, у садовой урны, с важным видом стоял мужчина.
Два дня назад он тайком взял ее в библиотеке.
Читалась она легко.
Но это чтение не только забавляло, но и смущало его. Его удивляла фигура отца семейства, мистера Беннета, все свободное время проводившего в своем кабинете взаперти или тешившего самолюбие, высмеивая остальных. Персонаж миссис Беннет был куда понятнее, но что-то в их доме было не так, и он еще не встречался с подобным в литературе – с конфликтом в большой семье. Ему попадались книги о сиротах, предательстве друзей, разорившихся отцах, упрятанных в тюрьму за долги, но в основе сюжета всегда лежали месть, алчность или пропавшее завещание.
Фактически, Беннеты просто не любили друг друга. От писательницы, любившей счастливые развязки, он такого совсем не ждал. К сожалению, подобные отношения героев были ближе всего к реальности, в отличие от знакомых ему книг.
Покончив с главой, где Дарси показывает свое поместье женщине, столь грубо отвергнувшей его предложение, Адам в конце концов почувствовал, что засыпает. Ему вспомнилась недавняя гостья: ее крестик на цепочке и белоснежная, обворожительная улыбка, эти символы утраченной им веры и надежды. Какой странной казалась ему эта девичья прихоть и как далек был проделанный ради нее путь! Но вся она лучилась неподдельным счастьем, настоящим, которое он всегда искал в своих книгах.
Читая книгу Джейн Остен, он отождествлял себя с Дарси и видел, как оглушительна, громоподобна сила привлекательности, затмевавшей всю ясность здравых суждений. Теперь он начинал понимать, как люди могут управлять другими, не располагая никакими иными силами или средствами – если прикидываться глупцом, не обязательно, что тебя раскусят окружающие.
Он был уверен, что больше никогда не встретится с той американкой. Быть может, благодаря книгам Джейн Остен он сможет ощутить хоть малую толику ее радости.
Быть может, ее книги послужат ему ключом.
Глава 2
Чотон, Хэмпшир.
Октябрь 1943
Доктор Грей в одиночестве сидел за столом в своем маленьком кабинете у гостиной, одновременно служившей ему смотровой, и с горечью смотрел на рентгенограмму. Нижние конечности Чарльза Стоуна были совершенно раздроблены, и не было ни единой надежды на то, что со временем удастся восстановить их функции.
Прищурившись, он еще раз разглядел снимок в лучах золотистого октябрьского солнца, светившего в окно, хотя знал, что смотреть там уже не на что и лечение не станет ни на йоту проще.
Доктор Грей вырос в Чотоне, во время войны учился и проходил подготовку в Лондоне, а в 1930-м вернулся, заняв место старого доктора Симпсона. За прошедшие тринадцать лет он видел, как люди приходят в этот мир и как покидают его. Он знал историю каждого семейства и рок, тяготевший над ним, будь то унаследованная астма или не проявившее себя в этом поколении психическое расстройство. Он знал, кому из пациентов можно сказать всю холодную, горькую правду и кто предпочтет не знать о ней. Чарли Стоуну не стоило говорить об этом, по крайней мере не сейчас. Это ввергло бы его в отчаяние преждевременно, иначе же само течение времени и близкая бедность возобладают над его гордыней.