Obscura reperta [Тёмные открытия]. Игра в роман
Шрифт:
Вот послушай, всего пара фраз, а в какую неизведанную высь они уносят душу. «Небо, произведенное из Рода Человеческого, есть самою целью сотворения Вселенной, и эта цель, в действии своем и поступательном движении, есть Божественное провидение в деле спасения человеков. Божественное провидение непрестанно в действии на спасение человека, но спасены быть могут лишь желающие быть спасенными; желают же быть спасенными лишь признающие Бога и ведомые им». Это Сведенборг, ученый, который к концу жизни стал духовидцем. Его путь удивителен! Это записано им в восемнадцатом веке, издано на многих языках, почему же мы до сих пор
Роланд посмотрел на брата и улыбнулся.
– Извини, что-то я разошелся…
– Ты уже увидел просвет истины? Ты осознаешь все это, и как тебе с этим живется?
– Мне живется интересно, бутуз. Очень интересно! Возможно, поэтому я и не стремлюсь к семейным радостям. С процессом размножения человечество справится и без меня, хотя когда-нибудь и со мной такое случится, а может, и уже случилось, а я не знаю… Ладно, теперь вытряхни это из головы. Сегодня у тебя как раз системные задачи.
Вечером Артур привез картины. Открыла ему Эммануэль.
– Здравствуйте, Артур, проходите! Поставьте сюда, пожалуйста.
– И вот приглашение, – протянул он ей листок.
– Спасибо, надеюсь, что приду. Мне очень понравилась галерея вашего брата.
– Роланд будет рад.
– А вы… я хотела спросить, вы видели картины?
– Нет, он их упаковывал без меня.
– Мне не терпится их развернуть, давайте посмотрим?
– Конечно, надо проверить, что все в порядке.
Пока она возилась с упаковкой Артур стоял неподвижно, впитывал все, что происходило в комнате – вечерний свет, звучащий где-то в другой комнате джаз, ее движения, которые вдруг под его взглядом замедлялись, замирали и возобновлялись неуверенно, как ответ на экзамене, ее просторное платье, окрашенное так, словно девушку на время поставили в тазик с фиолетовыми чернилами, и ткань впитала их, но чернил хватило только на половину платья, а верх и рукава остались светло-зелеными.
Артур и не думал помогать ей, не думал о том, что это кажется ей странным и обидным, он просто плыл в ее музыке, просто ждал, когда тема сменится и вновь польется ее голос.
– Вам нравится? – Маленькую картину Эмануэль держала в руках, рассматривала, даже понюхала, Артуру показалось, что еще немного и она лизнет этот холст.
– Я не люблю натюрмортов, – просто сказал он.
– А что любите?
– Море. Поля… в общем, простор.
– На картинах?
– Больше просто так. Но если говорить о картинах, то на картинах тоже. Брат подарил мне альбом Тернера, его работы мне очень пришлись по душе, есть еще много картин, которые мне нравятся – у Писсаро, Моне, Ван Гога, и других, чьих имен я не помню. В отличие от Роланда, я только могу сказать, нравится мне что-то или нет.
– То есть вы не разбираетесь в живописи.
– Нет. Мне нужнее архитектура, я ее лучше понимаю.
– Ну да, вы же строительством занимаетесь, отец мне рассказывал, и что-то еще…
– Судоверфь…
– Поэтому – море?
– Наверное. Как-то не задумывался, почему. Нравится – этого достаточно.
– Да? Интересно… – Эммануэль была немного сбита с толку. Ее умение вести непринужденную беседу вдруг оказалось не таким совершенным. Было ясно – главное в этом разговоре то, о чем Артур молчит, все остальное – не более чем церемонные уловки, чтобы потянуть время и помолчать подольше. Ей хотелось, чтобы он проговорился, потому что молчание его было тяжелым, она чувствовала, как мучительно оно было для него, и эта тяжесть невольно передавалась ей. – А чем вы вообще увлекаетесь?
– Ничем.
– Так бывает?
– В самом слове «увлекает» есть какое-то подчинение, вам не кажется? Обычно я работаю. Или отдыхаю.
– А что делаете, когда отдыхаете?
– Сплю. Гуляю. – И обратив внимание на ее усмешку, он добавил снисходительно. – По-разному – что захочется, то и делаю.
Тут был тупик. Куда еще пойти Эммануэль пока не придумала. Но подача перешла к Артуру.
– А вы чем занимаетесь? Вы, наверное, еще учитесь?
– Нет, уже нет.
– Работаете?
– Нет, в этом пока нет необходимости. Мне нравятся свободные занятия, я интересуюсь культурной жизнью, искусством, театром, ну а кроме того у меня довольно много домашних забот. После смерти матери отец и думать не хочет о новой женитьбе, поэтому я забочусь о нем. Он много работает… Устает на работе… – Эммануэль чувствовала, что все ее ответы не попадают, слушая себя она впервые подумала, что ведет какую-то пустую и никчемную жизнь, что заботится лишь о том, чтобы было не скучно и комфортно, но что в этом плохого?
– А какое у вас образование?
– Я искусствовед…
– Понятно. – Артур сказал это так, что было совершенно непонятно, как он к этому относится. – С картинами все в порядке? Роланд их не перепутал?
– Все правильно, спасибо большое, что вы их привезли, не стоило, право, беспокоится, можно было отправить курьера.
– Да, так бы и сделали, но скоро открытие выставки, и Роланду понадобились все его люди для разных поручений, а у меня была встреча с подрядчиками… неподалеку. – Это единственное лживое слово Артур произнес совершенно бесстрастно, желая, чтобы оно поскорее затерлось среди других слов. Вранье отнимало у него очень много сил.
– Наверное, вы устали, присядьте, может быть, хотите кофе? Или оставайтесь поужинать, отец скоро уже приедет, он будет рад вам.
Артур сел, облокотившись на стол, подпер кулаком скулу, поднял глаза на Эммануэль, потом снова уставился в пространство, было похоже, что он сдерживает сильную боль, но не боль это была, а какая-то непреодолимая, тяжелая тоска, сознание неизбежности страдания и для себя, и для нее, а еще – перекрывавшее все бешеное желание завладеть ею, всей ее жизнью, как можно быстрее, противится которому было невозможно. Дольше он не продержится. Он поднялся.
– Простите, нет. Мне лучше уйти.
– Почему?
– Я не могу сейчас дольше быть с вами.
У Эммануэль занялось дыхание, он подобрался к границе своего молчания, а врать он категорически не умеет, стоит только дожать – и он скажет, но то, что он скажет, казалось, погребет ее под собой.
– Спасибо, Артур, не буду вас задерживать, – она было протянула ему руку, но тут же опустила.
Артур благодарно улыбнулся, кивнул и молча ушел.
Но он словно оставил на ее пороге свою тоску, свою беспощадную верность, свое каменное чувство долга, и все это одним махом рухнуло на ее легкость и никчемность, и не выдержав, она разрыдалась у двери.