Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
— Я тебя люблю, Локвуд, — произнесла она, отстраняясь от стены. Беннет решила раствориться в толпе, решила поговорить с гостями, устроить шоу типа: «Кто сколько готов пожертвовать?». Иногда комедия — лучшие антидепрессант. — Осознаешь ты это уже когда-нибудь или нет?
Она прошла мимо, оставляя за собой шлейф яблочного аромата и исчезая среди других посетителей, чтобы исполнить свое желание.
Серебристая Бонни была пустыней. Но только мерзлой. А Клаус — жаркой. Поэтому они не подходили друг другу. Да Бонни, в принципе, никто не подходил.
4.
Тайлер остановился у барной
— Мы поговорили, — произнесла она, расплачиваясь. Ощущение неправильности стало неопровержимом фактом. Первый день выписки — первый день новой жизни. Какой-то жалкой, надо сказать. — Это было жалко.
— Мы тоже, — он не назвал имени, но в этом и не было необходимости. Елена оглядела Тайлера. Она подумала, что ей все-таки стоит попытаться начать заново. Попробовать по крайней мере. Примерка, если хотите.
— Я хочу сбежать отсюда. Мне тут неуютно.
— Мне тоже.
Он протянул ей руку. Елена почувствовала, что ее дыхание снова участилось. Ей было горько. Но она понимала, что заслуживала это. Вложив руку в руку бывшего парня, она последовала за ним к выходу. Сбегать в самый разгар бала — это не в первый раз.
В первый раз — с Тайлером.
5.
Она засмеялась, когда они врезались в бортик. Елена схватилась за него, чтобы устоять на ногах. Алкоголь и отчаяние делали свое дело — границы стирались, все принципы теряли свою значимость. И хотелось только одного — смеяться, заливисто, искренне и несколько надрывно. Хотелось дышать именно сейчас.
Мы ведь дышим только тогда, когда задыхаемся.
Люди не меняются. Просто мы на них начинаем смотреть иначе.
Он тоже смеялся. Тоже от отчаяния и безумного желания жить. Здесь, у самой границы смерти, ты ощущаешь, как сильно хочешь жить. Именно поэтому у подростков появляются склонности к суициду. Они просто хотят жить.
— Давай, теперь ты водишь, — он коснулся ее плеча и помчал вперед. Елена ринулась за ним.
На пустом катке они носились друг за другом, пикируя, взлетая и снова падая вниз. Два подбитых боинга, обреченные на погибель, все еще питали надежду. Набирали высоту, выныривали, выходили из зоны турбулентности — а потом аномальная зона, потом — выбивает датчики, вся система выходит из строя…
Она почти коснулась его плеча, но он увернулся. В полумраке они выглядели вполне счастливыми. В полумраке, в абсолютной пустоте они выглядели вполне нормально. И обоим казалось, что все в их жизни теперь наладится. Так сильно хочется жить, что от этого безумного желания сердце выпрыгивает из груди, разламывая ребра.
Елена нагнала его на третьем круге, коснулась плеча и резко свернула в сторону. Ее перехватили, Гилберт взвизгнула, как ребенок, потерялась в пространстве, и девушка потеряла равновесие. Она, вцепившись в плечи Тайлера, вскрикнула еще раз, и ее потянуло на лед. Локвуд упал рядом, на плечо. Гилберт все еще хохотала, лежа на спине и больше не сопротивляясь овладевшей ею депрессии. Она приняла ее, как блудную дочь, как предавшего ее друга.
Или отца.
Тайлер перевернулся на спину. Он пытался посмотреть туда, куда все время вглядывалась Елена. Но он не видел того, что она видела.
А может, Елена всю жизнь была слепой? Может, ее стеклянный взгляд только так можно объяснить?
— У меня спина болит, — произнесла она, пытаясь отдышаться. — И я буду спать как убитая сегодня…
— Где-то мы это проходили, тебе не кажется?
Она повернула голову в его сторону и увидела, что он тоже смотрит на нее. В этот самый миг, она подумала о том, что если смогла принять Деймона, если смогла увлечься им, несмотря на безумную ненависть, то сможет проделать это и с Тайлером.
Дважды полюбить нельзя.
Но можно возродить чувства.
— Я помню все, что с нами было, Тай, — ответила она, снова обращая взгляд вверх, будто искала там Бога. — Я была счастлива с тобой.
Он тоже посмотрел вверх. Он по-прежнему не мог увидеть того, что видела она. Им обоим надо было смириться. Ему с тем, что она — не для него. Ей с тем, что она — не для Добермана.
Тайлер протянул руку и коснулся ее руки. Девушка сплела свои пальцы с его пальцами почти сразу. Ее крепкая и уверенная хватка совсем не напоминала ему ту, что была у нее когда-то прежде. Ее крепкая хватка была такой родной, такой желанной, что дыхание участилось. И Локвуд знал, что любовь есть. Она существует. Что это не просто красивое слово для того, чтобы дети не знали, чем занимаются их родители по ночам. Что это не просто слово, придуманное попами и поэтами.
Это и не слово вовсе.
Это катание на катке поздним вечером. Это ссоры и измены. Это прощения и прощания. Это отказываться от своих чувств ради чувств того, кого любишь. Это вечное преодоление себя — горькое, соленое, приторно-сладкое, а потом — и вовсе безвкусное. Это возрождение и падение на самое дно. Это желание быть ярдом. Без секса. Без поцелуев. Без: «Будь со мной» и ответного: «Нет», или «Да». Это сплетение пальцев. Это желание быть рядом.
Просто так. В качестве бесплатного приложения.
— А с ним?
— Я больше не хочу вас сравнивать. Это бесчеловечно.
Она вырвала руку, потянулась, прогибая позвоночник и растягивая губы в улыбке. У нее действительно болела спина, у нее действительно в душе буйствовало бешеное желание закричать, вонзиться ногтями в лед и царапать! Царапать, до самой крови, до мяса, до боли. У нее действительно гейзеры вспыхивали в душе, а темнота все еще была рядом. Тут, совсем близко.
Гилберт перевернулась на бок. Локвуд все еще смотрел на нее. Все еще влюбленно. И им обоим казалось, что этот взгляд у него останется на всю жизнь.
— Я хочу остаться с тобой сегодня, — она положила ладонь на его лицо, словно прикосновениями вспоминая все свои чувства по отношению к этому человеку. — Не из-за Деймона. Из-за тебя.
— Но тебе нужен он. Мы ведь все трое это прекрасно понимаем.
Горечь достигла своего апогея. И Елена так сильно захотела заплакать, что у нее это почти получилось, но все сорвалось.
Она сдержалась.
— Иногда мне кажется, что нам всем просто кем-то или чем-то приказано так думать. Да я ведь ничья, Тайлер. Я ведь безотцовщина, беспечница…