Обуглившиеся мотыльки
Шрифт:
Но Елена не появлялась. Бонни — тоже. Все бонусы и билеты были растеряны. Остался лишь снег, что осыпался хлопьями на плечи, заметая следы прежней жизни и преподнося целые холсты для новой.
Локвуду нравились прежние полотна.
Тайлер простоял тут всего минут десять, сорвался он на одиннадцатой минуте, когда увидел знакомое лицо. Локвуд был не из тех, кого стесняли малознакомые люди. Локвуд вообще был не из тех.
— Пенелопа! — он быстро шагал к девушке, которая, казалось, его не замечала. Она, может, и не замечала. Она была несколько погружена в себя.
Он появился перед ней так внезапно, что у Пенелопы в глазах появилось недоумение, которое едва заметно перерастало в раздражение. Тайлер улыбался, глядя на девушку, которой придумал кличку на ходу. Придумывать прозвища девушкам, которых он никогда не получит, была его кармой. Бонни он не придумывал вторых имен, наверное, именно поэтому и получил ее.
— Оу… — она вспомнила его. Не сразу, но вспомнила. В ее взгляде все еще можно было увидеть недоумение. Раздражение исчезло. — Привет.
Локвуд снял наушники. Он заснул белые провода в карман и протянул девушке руку. Он — просто Тайлер, просто обычный парень, потерявший голову из-за самой обычной, самой непримечательной девчонки. Он — просто Тайлер, и его не получается бояться. Даже если хочется.
— Я — Кэролайн, не Пенелопа, — произнесла Форбс, все еще стоя у лестницы и не сводя взгляда с Локвуда. Тот улыбался. В его взгляде было что-то сломлено, но его губы улыбались. Его внешность не была отталкивающей. Даже его поведение было вполне нормальным.
Лишь взгляд. Он проникал под самую кожу.
— Я знаю. Ну, Пенелопа — это жена Одиссея, которая ждала его около двадцати лет. Я почему-то сразу подумал о ней, когда взглянул на тебя.
Недоумение сменилось изумлением, а после — умилением. Девушка улыбнулась, потом поморщилась и снова улыбнулась. Она даже близко не похожа на Пенелопу. И это сравнение не было лестным.
Оно было забавным.
— Понятно.
«Понятно» звучало глупо, но Форбс не могла подобрать нужных слова. Она спустилась с последних двух ступенек. Она посмотрела на Локвуда снизу вверх, подмечая про себя, что от этого парня исходит добро. Исходит позитив. Он не внушает опасности. Если только отчаяние, и то — совсем чуть-чуть.
— Ты — друг Елены, да? — Кэролайн постаралась вести себя непринужденно, но ее несколько смущало такое проявление внимания. Да и разговор вести было непривычно.
— Друг… Я ищу ее, — он засунул руки в карманы, приняв какую-то вовсе непринужденную позу. Такие люди, легко находящие общий язык с незнакомцами, они привлекают. Они как доказательство того, что не весь мир настроен агрессивно. — Не знаешь, где она?
— Оу, — Кэролайн снова улыбнулась. Локвуду понравилась ее улыбка. И голубые глаза Кэролайн напоминали цвет весеннего небо. Голубые глаза были будто чище глаз Елены. — Она… ну, она написала заявление в деканате — ближайшую неделю ее не будет на занятиях. Вроде бы, она с отцом уехала куда-то отдыхать. У них не очень хорошие отношения, насколько я помню.
Кэролайн была весной. Кэролайн — как вода, что пробивает мерзлые воды. Кэролайн нравилась. В ней была простота, в ней не было надрыва, безумия и отчаяния. В ней не было жесткости и скупости. В ней была жизнь, которой не было в Бонни. Или Елене. Или даже Джоанне, будь она не ладна в своей Швеции.
— А ты — ее подруга, да? — Локвуд прищурился, вглядываясь в весну взгляда Форбс. Кэролайн нравилась, потому что от нее исходило нечто теплое, нечто дружественное. В ней Локвуд видел отражение себя прежнего.
— Да. Очень давняя, — Кэролайн тоже засунула руки в карманы. Ее светлые волосы, разбросанные поверх зимней куртки, на фоне белеющих сугробов смотрелись как-то по-детски.
— Она о тебе не рассказывала, — произнес он, теряя свою прежнюю улыбчивость. Мысль о Бонни пронзила сердце. Внутри расцветал шиповник, который вонзался своими иглами в душу, причиняя мучительную боль и доставляя эстетическое наслаждение.
— Мы не виделись со школы. Ну… Я просто приехала по обмену. В конце того семестра в мой колледж приехала Елена, а в начале этого в ее колледж приехала я. Я живу в другом городе.
Тайлер не походил на Добермана. Он не анализировал людей, не изучал их, акцентируя внимание на каждой мелочи. Он даже не выбирал методов общения. Просто действовал. Просто поддавался капризам своей натуры, как ребенок велся на провокации, как старик хватался за любую возможность ощутить жизнь, словно любой миг — последний.
Тайлер не походил на Добермана. Он не анализировал людей, но он наблюдал за мимикой Кэролайн, вслушивался в ее словах. Он это делал не потому, что Форбс могла бы привлечь его как девушка, а потому, что Форбс могла оказаться своего рода к ключом к загадке сущности Гилберт. Окружение человека — отражение его самого.
— Я могу проводить тебя, Пенелопа, — произнес он, решая вернуться за машиной после. Решая вернуться за Бонни потом, если он осмелиться в очередной раз на разговор о ней. — Не волнуйся, я не буду к тебе приставать, — он улыбнулся. Кэролайн сомневалась. Это было видно по небесному взгляду. Потом девушка прищурилась, словно пытаясь найти подвох, но подвоха не было.
Подвохи не в духе Локвуда.
— Мы же друзья Елены, верно, — он предложил ей свою руку. Кэролайн не была импульсивной, и для нее важен был скорее результат, чем процесс. Но она взяла парня под руку. Она хотела найти себе друзей в этом городе, который вынуждена была покинуть. Она хотела найти себе еще кого-то помимо Мэтта. В конце концов, она тоже подумала о том, что Тайлер — своего рожа ключ к загадке сущности Гилберт.
3.
Они медленно гуляли по парку. Тайлер отметил про себя, что этот парк — это нечто среднее между адом и чистилищем. Между пристанищем и карцером. Это своего рода дом, в который не хочется возвращаться, но это единственный дом, в котором тебя будто ждут. И ты будто живешь в этом доме, промерзшем, напоминающим притон.
— Значит, вы были одноклассницами? — Локвуд ощущал зыбкую горечь. Нет, он же не испытывал былого отчаяния, и ему не хотелось вскрыться от тоски, раскрошившись маленькими осколками на полу в ванной. Хотелось заснуть, чтобы на время отключить блок питания от этого мира.