Обвал
Шрифт:
– Вон ещё одно закатилось, – словно отвечая, произнёс чумазый мальчишка.
– Подскажите-ка мне, – сказал Стас, подобрав и кинув забытое яблоко. – Я тут домов не вижу, а где-то здесь две женщины должны жить: Тамара и Юля, с детьми маленькими.
– Эта та, которую ты послевчера забрал?
– Во-во! Тамара-то осталась. Где она живёт?
– Так это дальше. У самого моста, там ещё один переезд был со шлагбаумом и будка рядом. Они в будке жили, там же печка сложена. Только топить нечем стало, дров нету, весь сор спалили.
– Не знаете, дома она сейчас?
– Её вовсе нет. Поезд вчера приходил, так она уехала. И вещи все забрала, и свои, и посестренки.
– Спасибо, – сказал Стас и принялся разворачивать лошадь.
Дети, молча, смотрели. Кто-то уже вцепился зубами в яблоко, высасывая из дряблой мякоти забродивший сок.
Первым побуждением было отдать картошку, что он вёз для Тамары, беспризорным детям, но Стас сдержал порыв. Пройдёт слух, а слухи здесь распространяются мгновенно, и в город можно будет не показываться. Нищие под колёса станут бросаться, придётся по живым людям ехать. А так все знают: ходок нищим не подаёт, только платит в обмен на вещи и услуги.
Стас вернулся к вокзалу, остановился возле багажного отделения. Глухая стена здесь была густо исписана мелом, кусками кирпича и штукатурки. Имена, фамилии, адреса, обращения к потерянным родственникам. Именно это Юля имела в виду, когда говорила, что на каждой станции оставляла письма мужу. Одна из последних надписей гласила: «Юлия Смирнова, Петербург. Уехала с ходоком в деревню».
Смирнова… Нормальная фамилия, не хуже других. Хотя очень хочется, чтобы была другая… его фамилия.
Картошку Стас разделил на три части. Прежде всего, выменял пачку заводских стеариновых свечей. Спросил у продавца. Неужто где-то ещё работает свечной заводик, или свечи сохранились с дообвальных времён, но внятного ответа не получил. Часть картошки отсыпал в обмен на кулёк красноватой калийной соли. Прежде ею дороги посыпали от гололёда. А ныне – в еду сгодится. Людям такую соль есть не больно хорошо, а вот скотине в пойло помалу добавлять – самое то. На остаток взял в подарок Лёньке серебряную чайную ложку.
Расторговавшись, поехал из города. У лесного склада ожидала нагруженная телега и застоявшийся Малыш. Лесорубы немедленно прекратили работу, помогли запрячь Малыша, уселись в свободную телегу и отправились домой, а Стас повёз в город второй воз дров. Туда доехал ещё засветло, а домой вернулся в полной темноте.
Дом встретил его теплом и мерцающим огоньком свечи.
– Приехал, – сказала Юля. Я уж переволновалась. Садись есть, пока горячее.
– Что за меня волноваться? Ещё не так поздно, просто ноябрь, день короткий. Скоро ещё раньше темнеть будет. А пока смотри, что я Лёне привёз. Чай сегодня будет пить по-барски.
Вечер прошёл чудесно, почти по-семейному. Но потом Юля сказала, что Лёника пора укладывать, и они пойдут к себе. И Стас отпустил.
Так и пошло их бытие: день за днём, вечер за вечером, одна одинокая ночь за другой. Юля привыкала к деревенской жизни, ловко управлялась с хозяйством, ходила на выучку к Елиным, которые держали овец, училась у Нины прясть, помогала Анне управляться с коровой и мечтала весной завести не только поросёнка, но и тёлочку.
А Стас продолжал ездить на станцию и обратно, каждый день, успевая делать по две ездки, хотя дни стали совсем короткими. Возил дрова и изредка что-нибудь съестное. Зима начинала подбирать и запасы маломощной деревни. «Ничаво, – говорили старухи, – дожить до первой крапивы, а там отъядимси».
А вот у городских начался настоящий голод с сотнями умерших. Запасы, которые прежде хранились на складах, были полностью подъедены за две предыдущих
Глядя на то, что творится в городе, Стас поневоле радовался, что мёртвая зона не пускает толпы изголодавшихся людей ринуться на чуть живую деревню и во мгновение ока сожрать её. Для этого даже не потребуются продотряды.
Картошку, семейный лук деревенские выделяли городу скудно, и чем дальше, тем меньше – берегли на весенние посадки. Излишки капусты, свёклы и моркови давно были проданы, оставалось только на семена и себе в обрез. С точки зрения умиравшего города этот «обрез» был непозволительной роскошью, но тут уже ничего не поделаешь, своя рубашка ближе к телу, отдавать последнее деревня не спешила. По-настоящему из продуктов Стас возил в город только овёс, которым была засеяна часть бывших совхозных полей. До обвала овёс на лесных делянках сеяли егеря, подкармливать, а потом отстреливать кабанов и медведей. Сейчас патронов у охотников не осталось, а идти на медведя, как в стародавние времена, с рогатиной, никто не решался. К тому же, большинство охотников были люди городские и попасть на свои угодья никак не могли. Оставшимся семенным овсом засеяли уже не делянки, а лучшие из сохранившихся полей.
Кое у кого из селян для разных надобностей хранилось в кладовушках помалу ржи или ячменя. Зерно это не стравили в первую зиму, а пустили на семена. Делянки хлеба были покуда невелики, но со следующего года зерно уже пойдёт на продажу. Слабое утешение, что хлев будет потом, если кушать хочется сейчас.
В Подворье и Карачарове народ собрался и, малость поорав и позлорадничав, решил, что городу надо помогать. Как ни верти, а там свои люди, у каждого в райцентре имелась родня. Хлебом и овощами не больно поделишься, а молоком с восстановленных ферм – можно. Конечно, фермы были не то, что при Союзе, не на две тысячи голов, а всего на пару десятков, но и это лучше, чем ничего.
Как всегда вопрос упирался в ходока. Хоть бы молочные реки в кисельных берегах разливались по эту сторону, а как их доставить умирающему городу? Сами не потекут.
После собрания Стас перестал ездить к станции и, тем более, на Механический завод. Его встречали на самой границе, где начинались первые многоквартирные дома, быстро разгружали продукты: пару мешков овса, четыре бидона молока, изредка что-нибудь ещё. Бывало какая-нибудь старушка, повздыхав об уехавших в город детках, проверяла в кладовке запасы и от скудных избытков посылала голодненьким вязку грибочков или нарезанных и высушенных в печке яблок. Платы уже не просили: понимали, что город высушен до дна.
Власть в городе сама собой сконцентрировалась вокруг Механического завода. Здание районной администрации стояло пустое и холодное, а в работающих цехах было тепло. Там делилась провизия, привезённая Стасом и ходоками соседнего анклава, и выдавались скудные пайки. Как это делалось, Стас не спрашивал: меньше знаешь – крепче спишь.
Рабочие закидывали на повозку заранее подготовленные пустые бидоны и мешки, грузили, если что-то было сделано по заказу деревенских, и Стас тут же уезжал. На лесном складе, по ту сторону мёртвой полосы, менял лошадь и успевал сделать ещё две ходки с дровами. Домой возвращался не то чтобы очень поздно, но в абсолютной тьме. Дома его ждало тепло, приготовленный обед, улыбка Юли, а потом холодная одинокая постель.