Обвинение
Шрифт:
«Это происходит из-за перепада давления в каюте». Тела выплыли из-за стола, будто встали, и начали распадаться, головы валились с плеч, руки выкручивались и взмывали вверх.
Дайвер запаниковал. Камера пошатнулась и стала шарить по потолку, оставляя за собой световые разводы. В отчаянии дайвер попятился и, смахивая руками в перчатках вихрь серой жижи, начал пробираться назад по коридору, все быстрее соскальзывая в черноту.
Камера выхватывала то облезлые стены, то гниющий потолок, то лихорадочно размахивающие, бьющие по стенам руки дайвера. Они все замедлялись, жесты становились плавные и невнятные. А потом руки совсем замерли. В кадре под конец
Картинка прервалась.
«Кислорода больше не осталось. Он умер».
Я в шоке отшвырнула телефон, и он отлетел на другой конец комнаты, подскакивая на резиновом толстом чехле как на крысиных лапках. Я уставилась на него. Экран блокировки горел, освещая сумерки прихожей, как фонарик погибшего дайвера.
На время я и думать забыла про Хэмиша с Эстелль. И про дочек тоже. Забыла, что я намечала путь из подвала, с веревкой в руке, на чердак. В течение семи минут я думала о лаковой трухе, о дайвере, о мальчике, затаившемся в морской пучине, о смерти и о странных неувязках.
Я запустила второй эпизод.
11
День выдался тягостный. В какой-то момент я даже вознамерилась встать и зажечь свет, но как-то не сложилось. К тому времени, как в дверь позвонил муж Эстелль, я уже на стену лезла.
До этого я очень долго просидела у входной двери, слушая подкаст. Сначала я сидела между оттоманкой и холодной мраморной колонной. Потом пересела на оттоманку. Наверное, я была в состоянии шока. Я пробыла там очень долго, боясь лишний раз встать: вдруг ноги приведут меня в подвал, и обманом убеждала себя еще чуть-чуть потерпеть, якобы дожидаясь ответов: откуда появилась пробоина в корпусе, кто правил яхтой, куда пыталась сбежать Амила? Хотя мне больше было интересно, от чего она бежала. Стоит мне заслышать о том, что женщина ударилась в бега, я вся внимание. Вдруг на Амилу набросился член экипажа? И если так, то знал ли об этом Леон?
Тут началась вторая серия, и я засунула телефон себе в лиф, а колонки поставила прямо напротив, создавая звуковой барьер между собой и подвалом.
В этой серии мы рассмотрим подробнее, что тем вечером случилось на самом деле. А также соберем досье погибших пассажиров Даны: Леона, Виолетты и Марка.
Желая отметить совершеннолетие Виолетты, Леон купил ей эксцентричный подарок – антикварное бриллиантовое колье. Обошлось оно ему в три четверти миллиона евро и имело солидную предысторию. Леон купил его на аукционе в Малаге у шведской принцессы Эланы, продававшей колье в пользу благотворительного фонда. Но колье было неприглядное, старомодная цепочка маргариток из бриллиантов, облепивших бриллианты покрупнее.
Виолетта сразу дала понять, что колье это ей ни к чему.
Она написала на почту отцу, что деньги или помощь с квартирой пригодились бы больше. Но Леон воспитывал детей в стиле широких жестов. И материальная поддержка в его концепцию не вписывалась, равно как и поиски квартиры. Зато под такую модель попадали покупки самого дорогостоящего лота на благотворительном аукционе на глазах у международной общественности.
Виолетта написала отцу эсэмэску. Прошу простить за нецензурную речь, но здесь важно донести характер их взаимоотношений:
В.: Драгоценности
И еще одну, в тот же день:
В.: Мне ведь придется оформлять страховку, а оно мне на хрен не сдалось, куда его носить. Сплошные ТРАТЫ.
Броские украшения не в ее стиле. Ей нравились незатейливые вещицы. Как девушке элегантной. Леон выбрал для нее как нельзя более неуместный подарок. По всей видимости, знал он ее не слишком близко.
Согласно данным телефонной компании, Леон какое-то время был вне зоны доступа, но, пришвартовавшись на Бальбоа, он ответил на обе ее эсэмэски:
Л.: Ладно, Ви. Если сама не хочешь, я подарю его кому-нибудь еще.
В.: Ладно.
Л.: Такой красоты я тебе еще не дарил.
В.: И в принципе ничего не дарил.
Опять повисла долгая пауза.
Л.: Ты вообще поедешь в этот чертов Сен-Мартен?
В.: Еще спрашиваешь, чокнутый старикан.
Затем – шквал эсэмэсок от Леона.
Л.: Вот соплячка неблагодарная.
Л.: Я тут пытаюсь всучить тебе колье за 750 тысяч евро В РОЗНИЦУ.
Л.: Какого черта.
На что Виолетта ответила:
В.: Леон! НИКОГДА НЕ БЕРИ В РОЗНИЦУ.
Л.: Хахахаха! Люблю тебя.
Л.: Приезжай повидаться.
Л.: Можешь продать эту хрень, мне без разницы.
Потом еще эсэмэска, три часа спустя:
Л.: Хахахаха, до сих пор смешно!
По этим эсэмэскам чувствуется колорит отношений между Виолеттой и Леоном. Они общались непринужденно. Она перед отцом не робела и не боялась высказывать недовольство его беспорядочным воспитанием. Леон был для нее не лучшим отцом. Когда она была еще совсем малышкой, он бросил ее на попечение наркозависимой матери. А в девять лет Виолетту госпитализировали с истощением. Последние годы Леон пытался загладить вину, и, хотя она все еще злилась, они как будто поладили.
Марк был младшим ребенком. Его мать, Даниэла, работала в местной администрации Саутгемптона. Они с Леоном так и не поженились. Познакомились они в местном пабе и прожили вместе в доме Леона на полуострове Сэндбэнкс без малого десять лет. Сэндбэнкс – это маленький клочок земли на южном побережье, край роскошнейших поместий во всей Англии. После смерти Леона его дом продали за двадцать один миллион фунтов.
Из двоих детей, похоже, Марку в отношениях с отцом повезло больше. Ему уже исполнилось шесть, когда Леон с Даниэлой расстались, и тем не менее он регулярно виделся с отцом. Леон посещал школьные выступления и платил алименты на Марка. Никто не говорит, как Виолетта относилась к Марку, но очевидно, что он был у отца любимчиком. Ему было всего шестнадцать, когда тот погиб.
Даниэла, на мой взгляд, нагляднейший довод против того, что Леон убил свою семью, ведь зацикленность на статусе – решающий фактор в этом сценарии. Но Даниэла играет на скрипке в фолк-группе. Она соцработник. Когда Марк еще под стол пешком ходил, она работала на полставки и училась в магистратуре. Статус не имел значения в их отношениях. Это была любовь ad hominem, основанная на чувствах. Они друг другу нравились, долго прожили вместе, а когда разошлись, то сделали это без враждебности.