Обвинение
Шрифт:
– Здравствуй, дорогуша, – поздоровалась она.
Стоит только подумать, что хуже уже не бывает, как понаблюдать приходит какой-нибудь недоброжелатель.
Только ее мне сейчас не хватало; на моих глазах такси увозило все то, что я любила в этой жизни.
Мне хотелось броситься за ним и по-собачьи заскулить, уберечь моих девочек от этих веселых каникул, спасти Эстелль от новых отношений, утянуть обратно Хэмиша в наши обоюдные муки.
Послушать меня, я как будто бы попала в самый водоворот событий. Звучит так несуразно и как будто бы богато на события.
Я стояла на ступенях под колючим дождем, под пристальным взглядом противной соседки, пока такси удалялось, забирая с собой все, что мне в жизни дорого, и внутри меня как будто что-то надломилось. Мне хотелось рухнуть на колени и выть, рвать на себе одежду и посыпать голову пеплом, проклиная Господа Бога. Но дело было в Глазго, и я была Анной Макдональд, поэтому я развернулась, зашла в дом и спряталась там.
Тут-то я и совершила ошибку.
Ведь я могла бы и не выбраться оттуда живой.
9
Я сидела на полу в прихожей. Совсем упавшая духом. Оцепенев от шока. Кажется, я просидела там уже немало, но мне трудно было уследить за временем, оно скользило, как щенок на мокром полу.
Я решила, что лучше повеситься, прямо в спальне, но меня беспокоило, кто меня обнаружит. Я так и видела, как девочки, вернувшись из Португалии, взбегают по лестнице и обнаруживают мое тело недельной давности, распухшее и гниющее. Мне была противна собственная слабость. Я не могла спасти их от того, что мне досталось от отца, но могла уберечь их от ужасного зрелища.
Чердак. Без лестницы им туда не взобраться. Бельевая веревка лежала в подвале, свернувшись кольцами на полке, дожидаясь меня.
Я сейчас.
Но в какой-то момент я обнаружила в кармане телефон. Надо было предпринять хоть что-то. Поговорить я об этом ни с кем не могла. Послушать музыку тоже не помогло бы, ведь случайный минорный аккорд мог подвести меня к черте. Понятное дело, в социальных сетях меня нет. На телефоне я только слушаю аудиокниги с подкастами.
Подкасты.
Я не была уверена, что смогу сейчас осилить этот подкаст. «Тру-крайм» работает только тогда, когда рассказ идет о незнакомых людях и сюжетах, которые тебя не касаются, но я не знала, чем еще себя занять.
Я разблокировала телефон и наткнулась на сайт «Смерть и Дана». Тут я вдруг заметила внизу странички файлик с видео.
Всего-то семь минут, большое дело. «Погружение А241-7». Файлик висел обособленно и как будто бы не относился к какому-то конкретному эпизоду. Я нажала на «плей».
Экран затемнился. Рассказчица, Трина, вывела текст с предупреждением: если вкратце, это лучше не смотреть. Слишком юным или пожилым, слабонервным или чересчур впечатлительным. Но кто вообще прислушивается к этим предупреждениям? Уж точно не я.
Экран заполонило зеленое бушующее море. Звука не было, съемки велись под водой.
Дайвер вышел с пучиной один на один и постепенно погружался, перебирая руками по спусковому тросу, снимая все на камеру GoCam, укрепленную на груди. Световой луч от налобного
Во мраке камера с трудом фокусировалась, то и дело наводясь на дрейфующие крупицы обломков, которые тут же уносило из кадра.
Поверх зеленого водоворота высветилась желтая надпись уродливым заводским шрифтом: «Комментарии О. Таскссона, инструктора по дайвингу», после чего надпись погасла.
«Он прощупывает путь по спусковому тросу, – начинает Таскссон. – Не выпуская трос из рук». Голос у него монотонный и заурядный, с легким немецким акцентом. В его голосе звучала скука, так безучастно он описывал обстановку – как человек, видавший виды.
«Видимость плохая. Море бушует. Много опасностей. Так выглядит жизнь профессионального дайвера. Тяжелый труд. А не любительский спорт. После такого спуска остается много синяков».
Строп, ответвлявшийся от главного троса, заканчивался металлическим цилиндром, видневшимся вдали в зеленоватой мгле.
«Барокамера установлена так, чтобы она была в зоне видимости, когда он будет подниматься назад. Назад он уже не поднимется».
Я, наверное, ослышалась. Голос у Таскссона был настолько унылый, что вслушиваться получалось с трудом. Я смотрела, как дайвер спускается дальше, минуя водолазный баллон на тридцать пять литров, прикрепленный к тросу.
«Опасный момент, когда на море шторм, – бубнил Таскссон. – Запасной баллон может закрутиться и оглушить его. На баллонах можно разглядеть показания манометра и уровень кислорода. Все в норме. На данный момент кислород поступает исправно, и он способен трезво мыслить. Он – хозяин положения».
Дальше несколько минут – ничего, кроме рук, перебирающих трос, крайне утомительное зрелище, но видимость постепенно улучшилась. Таскссон периодически отмечал показания манометра и количество оставшегося кислорода. Дайвер спускался все ниже и ниже, и глубинными волнами его швыряло вдоль спускового троса.
«И вот мы наконец видим Дану».
Объектив камеры переместился вниз. В зернистой мгле, словно давно забытый сон, на дне покоилась массивная яхта, нетвердо привалившись к краю отвесного обрыва, стоймя, но слегка накренившись. Грот-мачту сорвало, и она лежала на палубе. Он подплыл поближе.
В корпусе была пробоина, небольшая и округлая, и дерево гнило с краев вовнутрь, так что щепки размякли и походили на гнилые зубы, выпадающие из разинутой пасти. Омерзительное зрелище.
«В корпусе видна пробоина. Что-то пробило корпус изнутри. Теперь у нас есть ответ на вопрос, что послужило причиной затопления. Что-то взорвалось в машинном отделении, и возник пролом. Судно с такой течью очень быстро затонет. Выяснение данного обстоятельства и было целью погружения».
Дайвер опустился еще ниже, не торопясь, направив камеру на поврежденный корпус, чтобы хорошенько заснять все на пленку. И двинулся по спусковому тросу дальше.