Обвиняется кровь

Борщаговский Александр Михайлович

Признаюсь, не задумывался.

— Ибсен не думал специально, что его Нора норвежка, — сказал Михоэлс, — а Чехов о том, что Раневская — русская. Для нас же с вами Рахиль — еврейка. Еврейка, дочь еврейского народа: не сказав еще ни одного слова, она уже несет в себе какой-то общий коллективный грех или общую добродетель. Мы невольно думаем о соблюдении каких-то пропорций,

чтобы не уронить ее и, не дай Бог, не возвысить слишком… Но это же конец искусства, Борщагивський, это болезнь… Этот математик из-под Николаева прав: раздражают даже похороны и катафалки, если кому-то покажется, что они не по чину.

Настало тяжкое для Михоэлса время, дни черных предчувствий. Вновь возник «крымский проект». Его энергично продвигали агенты Абакумова в ЕАК, убеждая Михоэлса, что на этот раз инициатива действительно исходит сверху, подталкивая его вновь подписать обращение в правительство. Но в 1947 году такой акт был бы направлен прямо против депортированных из Крыма татар, и Михоэлс это отвергал. Он томился, искал совета у Эренбурга, домогался новой встречи с Кагановичем, интуитивно сопротивляясь провокации.

Убийство в Минске стронуло с места лавину.

Есть от чего прийти в отчаяние.

Кто же мы были: пишущие, кого-то поучающие со страниц своих книг, не видящие чужих слез, не проникавшиеся чужой бедой? Как случилось, что о большинстве арестов мы и не знали до недавнего времени? Как назвать общество, до такой степени разобщенное, лишенное не просто гласности, а даже жалких крупиц правдивой информации?

Мы жили инерцией 30-х годов, инерцией равнодушия, невмешательства в чужое неблагополучие, не говоря уже о «заминированных» судьбах. Срабатывал и инстинкт биологической самозащиты: дойди до моего сознания мысль, что преследование меня и моих товарищей не чудовищная ошибка, не следствие происков писателей-карьеристов, а одно из звеньев акции уничтожения, санкционированной государством, — додумайся я в 1949 году до такого, едва ли у меня нашлись бы силы для литературной работы.

Тугим кровавым узлом, связавшим всех еврейских общественных деятелей, оказался ЕАК. По этому делу прошли не только знаменитости, истинные лидеры еврейской культуры, по нему в городах и весях шли также загнанные одиночки и искусственно сколоченные следователями группы и группки людей, ничем не объединенные, кроме национальной общности.

Только смерть Сталина в марте 1953 года остановила эту трагедию.

1992–1993

Открытые в архиве Министерства безопасности, — после полувека глухой секретности, — судебно-следственные тома знаменитого дела Еврейского Антифашистского Комитета (ЕАК) позволили Александру Борщаговскому, автору «Записок баловня судьбы», известных исторических романов, сценариев популярных фильмов «Три тополя на Плющихе», «Дамский портной» и многих других произведений, создать строго документальное повествование «Обвиняется кровь», книгу, уникальную во многих отношениях.

Досужие вымыслы, кочующие по страницам печати, уступили в ней место реальности, подлинные факты и судьбы оказались более драматичными и захватывающими, чем все мифы. События книги, собранные воедино не произволом автора, а самой жизнью, рамками уголовного процесса, сообщают ей напряженность и увлекательность политического детектива.

Документы, легшие в основу книги, дают картину трудно представимой по масштабу акции; она обернулась не только уничтожением грозного министра госбезопасности Абакумова — одного из главных персонажей книги, и его Лубянского «штаба», — опасность близкой угрозой нависла и над Кагановичем и Молотовым, «уронившим» себя многолетним браком с Жемчужиной.

Автор близко знал многих из героев книги, знал их творчество, образ мыслей и житейские привычки. И это придает рассказу своеобразный «эффект присутствия». Полные трагизма события и их участников читателю уже не забыть…