Объяснение в ненависти
Шрифт:
Дальнейшее было тщательно срежиссировано и исполнено. Узнав, в какой именно день Вера дежурит ночью в больнице, Наталья договорилась о встрече с Андреем. Она и причину нашла серьезную: летние каникулы дочери Маши. Напросившись на чаек к Двинятину, она подсыпала ему в чашку изрядную порцию снотворного. Когда он стал отчаянно зевать, ушла и отвезла дочь домой. Потом вернулась, открыла дверь своим ключом, прилегла рядом с Андреем и чутким сном забылась до рассвета. Когда небо за окнами стало светлеть, Наталья разделась догола, стянула плавки со спящего Андрея и так раскрыла его, чтобы сразу было видно — мужчина уснул после бурной любовной ночи. Набросила на
Наталья поспешила убраться. Она даже представить себе не могла, что так легко устранит соперницу. Теперь ей нужно было только дождаться, когда Двинятин убедится в том, что разрыв с Верой — окончательный, и тогда-то бывшая жена сумеет утешить страдающего мужчину. Единственной тревожной неприятностью была неожиданно появившаяся на коже легкая крапивница. Дерматолог пожурил ее за ранний загар на майском солнце, хотя она вовсе и не загорала. Вскоре случилась вторая неприятность: Андрей не обращал на нее никакого внимания как на женщину. Она тщетно демонстрировала ему голые коленки, откровенно наклонялась, якобы чтобы поднять с пола оброненную мелочь, пыталась остаться наедине. Ничего не помогало — уж она-то разбиралась в мужских взглядах. Андрей смотрел на нее как на пустое место…
Рассказывая, Наталья плакала и сморкалась, сморкалась и плакала и была теперь совсем не похожа на модель с обложки. Потекшая маска ее тоже не украшала. Андрей во время исповеди интриганки несколько раз вынужден был задержать дыхание и зажмуриться — так ему хотелось взять эту курицу за шею и сжать пальцы.
— Я…те-тебя… ненави… жу ! Ненавижу, — сквозь всхлипы проговорила хозяйка разгромленной квартиры.
Андрей пожал плечами и вышел. Он представил себе любимую, самую лучшую в мире женщину и просто физически ощутил, как ей было тяжело, невыносимо… Жалость к ней переполняла его. Сейчас он не знал, какие найдет слова, какими аргументами сможет убедить ее в своей любви. Только одно знал точно: теперь он заставит Веру выслушать его!
Вечер в ресторане «Кухня холостяка» шел по странному сценарию. Собирались на поминки, а едва не угодили на коллективные похороны. Свои собственные. Только страх сотрудников еще не достиг той степени, когда в мозгу начинается тихая паника, нервная система выбрасывает в кровь адреналин, а бешено колотящееся сердце готовит человека к отчаянному бегству. Их страх замер на цыпочках, словно спрашивая: да полно, неужели правда? Где доказательства, что нас хотели взорвать? Что такое говорит эта женщина? Короткая передышка, когда потрясенные едоки выплескивали свои эмоции, помогла Кристине и Степанычу обрести почву под ногами.
— Они ничего не докажут, девочка, — прошептал он на ухо
— Ничего, — как эхо повторила за ним Кристина, безо всякого выражения глядя на Веру.
Доктор Лученко подняла руку и обратилась к сидящим за столом:
— Вы все подвергались смертельной опасности. Поэтому имеете право знать, почему вас только что чуть не убили. Пока приедут саперы и обезвредят взрывное устройство, я успею пролить свет на эту историю. Не пора ли рассказать правду? Папочка и дочечка, я к вам обращаюсь! — Она перевела свой взгляд на двоих задержанных. Кристина не шелохнулась, а Борис Зуев вздрогнул.
— Кто папа и дочка? — изумился Пылдмаа.
— Ваш водитель и ваша заместитель по маркетингу, — невозмутимо ответила Лученко.
— Ничего не понимаю! — затряс головой Бойко. — Они работали у нас несколько лет и скрывали, что близкие родственники? Бред какой-то! Но зачем?! — Тут он вспомнил про корпоративные правила, жертвой которых сам стал, и закрыл рот.
— Риторический вопрос. — Взглянув на Бойко, Вера Алексеевна прошлась вокруг овального стола. — Сами знаете, согласно корпоративным правилам компании «Океанимпэкс» родственники не имеют права работать в ее стенах.
— Да черт с ними, пусть бы скрывали! — вмешался Артем. — Но, Вера Алексеевна… На кой ляд им всех нас убивать?
— Если вы просто послушаете меня, не задавая лишних вопросов, я, пожалуй, смогу все объяснить. Много лет назад ко мне на прием пришел человек. Он назвался вымышленным именем Борислав Голосов, чтобы не попасть на учет в диспансер, поскольку считал себя психически не совсем здоровым. Он взял фамилию жены и стал Голосовым, а к имени Борис добавил «слав» и превратился в Борислава.
— А как же его звали на самом деле? — не утерпела Щербакова, но на нее зашикали, и она закрыла рот ладошкой.
— На самом деле его звали Борис Степанович Зуев, — сочла нужным ответить Вера Алексеевна. При этом она внимательно посмотрела в глаза мужчине, чью фамилию только что назвала.
— Не доказано! Ничего не сможете доказать! И вы сдавали клятву Гиппократу, не имеете права выдавать! Это аморально! — выкрикнул водитель, его лицо покрылось бурыми пятнами. Он дернулся было в сторону рассказчицы, но помощник Прудникова тут же решительно прижал его к стулу. Второй стоял рядом с Кристиной.
— Клятва врача — она не бутылка и не макулатура, ее нельзя сдать. Клятва дается для того, чтоб помнить всю жизнь: не навреди больному. Но вы убийца, и я как раз намерена вам навредить. А рыться в чужой квартире и воровать историю болезни морально? Может, это благородно и возвышенно? Молчите? Правильно делаете, — подвела черту Вера Алексеевна.
Зуев-Голосов вновь дернулся, часто задышал, выкрикнул, обращаясь к Прудникову:
— Вы капитан милиции! Вы слышите, что она говорит?! Вы отвечаете за эти слова? Что вы нам предъявляете? Почему ее тоже задержали? — Он кивнул в сторону Кристины.
Прудников поднял руку.
— Сидите спокойно. Я все знаю и за все отвечаю. Когда нужно будет, и вам, и ей предъявят все что положено.
Водитель обмяк.
— Итак, — продолжала Лученко, — Борислава Голосова очень волновала собственная повышенная тревожность по отношению к пятилетней дочери. Он был суперопекающим отцом. Отводя маленькую Кристину в садик, он весь день маялся: так ли ее кормят, не обидел ли кто, не разбила ли девочка коленку. Он буквально дрожал над ней и позволял все. Игрушки любые, какие девочка хотела, качели-карусели, зоопарк, цирк, мультики. Он буквально молился на свою дочь.