Обычная история
Шрифт:
– То есть я хочу сказать, что мы теперь никогда-никогда не расстанемся. Слышишь, Сашка? Будем вместе жить. Ты, я. Куда-нибудь съездим вместе.
– Я живу с папой и… Никой.
Вороненок запинается. Я знаю, что она хотела сказать. И благодарна, что этого все-таки не случилось. Видит бог, я пока не понимаю, как жить в мире, где моя дочь зовет мамой другую женщину.
– Но ведь это потому что меня не было. Помнишь, как нам было весело? Зоопарк помнишь? Реутов, где был тот чертов зоопарк?! – захлебываясь в истерике, уточняю, зажав рукой микрофон.
–
Отмахиваюсь от таблеток.
– В Лейпциге, Вороненок! Помнишь?!
– Нет.
– Ради бога, Кэт, ей тогда едва исполнилось два гребаных года!
У этого мудака слезятся глаза. Я не помню, видела ли когда-нибудь Реутова таким размазанным. Его эмоции взрываются внутри запрещенной кассетной бомбой. И Сашкино «нет» – оно не добивает, оно…
– А сказки? Сказки помнишь? – хриплю.
– Мам, ко мне пришел репетитор. Я тебе потом позвоню, ладно?
В трубке раздаются гудки. Рука безвольно падает вдоль тела. Надо найти в себе силы и вернуть ему трубку. Надо. Найти. Где-то. Силы.
– Кстати! Я твой телефон привез. Может, все-таки вернемся в машину?
Еще пять часов с ним? В замкнутом пространстве тачки? На месте, на котором, очевидно, не раз сидела его новая баба? В отчаянии тру глаза. Делаю пару шагов к внедорожнику. Тяну на себя дверь. Реутов за спиной шумно выдыхает, не пытаясь даже скрыть охватившего его облегчения.
– Где, говоришь, мой телефон?
Догоняет, садится за руль. Открывает бардачок и протягивает мне тот вместе с коробкой:
– Счет я пополнял. Так что номер тот же.
– Это не мой телефон.
– Да, это новый. На старом сдохла батарея. Но вся информация перенесена из Айклауда. Даже значки приложений в том же порядке расставлены на экране. Я все проверил, – пытается он шутить. – Чего не садишься?
– Я никуда с тобой не поеду. – Забираю телефон. Сгребаю брошенный на сиденье рюкзак и закидываю на плечо. Движения выходят медленными-медленными. Я немного заторможена сейчас, как под седативными. Видимо, так организм борется со стрессом.
– Кэт, я понимаю, правда. Сам бы себе по роже надавал, если бы мог. Но садись, а? Дай мне по-человечески…
– Тебе дать? – откуда-то берутся силы улыбнуться. – Ну, да. Твои чувства всегда были в приоритете, правда? – Захлопываю дверь и, глядя в его лживые глаза, шепчу: – Осторожней за рулем.
Невинное пожелание, но учитывая ту историю с аварией, Реутов аж вздрагивает. Мазнув по его застывшему, будто маска, лицу, отхожу от машины. Правда, не проходит и двух секунд, как он меня догоняет и зачем-то опять хватает за руку.
– Я отвезу! Это меньшее, что я должен.
– Кстати, о долгах, – вспоминаю вдруг. – Вот, забери. Сказала же, мне не надо. – Возвращаю ему конверт.
– Это твои деньги!
Я поворачиваюсь к человеку, которого люблю больше жизни. Долго-долго смотрю в лживые, но все еще родные глаза. А потом, так до конца и не поверив, что это с нами происходит взаправду,
– Даже не пытайся за счет этой сраной подачки облегчить свою совесть.
А ведь хотел. Хоть так. Хрен тебе, не получится. Не за мой гребаный счет. Живи с этим. Засыпай. И просыпайся. В надежде, что когда-нибудь чувство вины отступит.
– Кэт, садись в машину. – В голосе бывшего нет ничего, только бесконечная усталость. Меня по привычке трогает. Это, сука, рефлекс… Не оборачиваясь, показываю ему средний палец и иду вперед, не разбирая дороги. Реутов возвращается к машине и очень скоро меня догоняет. Еще какое-то время едет рядом, подстроившись под мой шаг. А потом, наконец, осознав, что я не набиваю себе цену, а в самом деле никуда с ним не собираюсь ехать, бьет по газам и очень быстро исчезает из вида. Его терпение, слава богу, тоже не бесконечное.
Вот и славно. Мои силы заканчиваются. Заканчивается понимание, куда я иду и зачем. Я как человек в амнезии – потерянно останавливаюсь прямо посреди дороги. Оглядываюсь, почему-то только сейчас увидев окружающие пейзажи. Сама того не заметив, я дошла до моста. Под ним то ли мелкая речушка, то ли широкий ручей с заросшими вербой и рогозом бережками. Недолго думая, перелезаю через ограждение и спускаюсь к воде. Осторожно подобравшись, умываюсь, прохожусь мокрыми ладонями по шее и по рукам. Так должно стать лучше. Но почему-то не становится. Сажусь на пыльные доски наполовину уходящего в воду поддона. Подтягиваю колени к груди. Как там надо? Вдох – выдох. На четыре.
По дороге, с которой я сошла, проносится огромный джип. Над водой назойливо звенят комары, а суховей приносит на своих крыльях далекий шум пролегающей где-то здесь автострады и обрывки собачьего лая.
Мне надо как-то собраться. Зализать раны. И ждать, что время все вылечит. А пока хотя бы просто сообразить, что мне делать дальше. Потому как не выйти на связь с новым начальством означает вернуться в зону.
Трясущимися руками включаю телефон. Экран смеется мне в лицо нашей с Реутовым фотографией. И заходится в конвульсиях сыплющихся во все мессенджеры сообщений. Откидываю его от себя, заваливаюсь на бок, зубами вгрызаюсь в косточку на большом пальце, чтобы хоть так заглушить рвущийся из глубин души вой.
Боже-боже, как же это больно. Сколько так лежу – не знаю. По краю сознания бродят мысли – позвонить. Мне надо позвонить. Но я никак не могу себя заставить сделать хоть что-то.
В реальность меня возвращает окрик, доносящийся от дороги:
– Эй! Девушка, вам нехорошо?
Оборачиваюсь. Ко мне идет мужчина. Закатное солнце слепит глаза, а потому не разберешь толком, как он выглядит.
– Вы мне?
– Да вроде кроме тебя, красавица, тут никого нет.
Нечеловеческим усилием воли заставляю себя хотя бы сесть. Взгляд останавливается на брендовых кроссах, ползет вверх по немного кривоватым ногам, упакованным в штаны-карго, и простой черной футболке, обтягивающей вполне сносные пресс и грудь.