Обыденный Дозор. Лучшая фантастика 2015 (сборник)
Шрифт:
Никитский и Лучко поднялись наверх довольно скоро, и оба доложили, что в порядке, хотя искупались прилично, утянуло вглубь чуть ли не на тридцать метров, уже и шлемы затрещали…
Может, мне что-то показалось? У людей же в глазах бывают оптические эффекты из-за дефекта, глазное дно надо проверить.
Никто из нас не собирался насчет этих колец разглагольствовать, даже о медузе особо разговор не склеился. Мы ведь не ученые, получили информацию об этой твари, и ладно; никакой особой красоты в ней не наблюдалось; лопнула, значит, так нужно было; и вообще сейчас не до
Мы пробивались сквозь лед, выискивая разлом Марино; одно мучение, если честно, слои все рыхлые, не закрепиться и не вгрызться. Лед вдобавок пятнистый, как камуфляж, – за счет сульфата магния, вынесенного из океана. По счастью, краба своего отыскали: весь помятый, в царапинах от кусков силиката, но жив курилка, функционирует, клешнями щелкает. У него есть режим движения сквозь рыхлый лед – не распиливая, а разгребая его, тогда клешни элегантно становятся ластами.
Прежде чем попасть в любимую трещину, обнаружили мы человека.
Прямо в толще рыхлого льда, чьи иглы были мало похожи на то, к чему люди привыкли на Земле. Если точнее, труп исследователя с «Европы-1» Иона Петреуса. Поскольку он был гляциологом, то удачно двигался к разлому по этой рыхлятине, используя своего краба, несколько менее мощного, чем наш. Немного не дошел. Причем по внутренним причинам, а не по внешним.
То, что он покинул станцию несанкционированно, было ясно уже по информации с его персонального чипа, там никаких сведений о разрешенном выходе.
Сдается мне, то, что стало причиной его смерти, очевидно, и побудило его уйти.
Шлем Петреуса был залит кровью изнутри, сейчас она стала льдом ржавого цвета. Его скафандр был прорван в нескольких местах, как и его кожные покровы. Сперва мы подумали, что внутрь серная кислота попала, иногда ее волна Россби целыми бульбами наверх выносит. Сквозь разрывы скафандра и кожных покровов было видно, что внутренние органы потеряли форму и структуру, обратившись в комья слизи. На месте сердца виднелась гроздь остроконечных пузырей, оплетенных блестящими в свете фонаря слизневидными тяжами, – на удивление, они не замерзли, словно были пропитаны антифризом. Нет, не серная кислота. Этот человек стал жертвой инфекции или инвазии и умер от неизвестной нам болезни.
Вскоре после этой встречи Лучко первый раз потерял сознание.
Единственное, что нам сейчас оставалось делать, – это направиться к «Европе-1».
3. ЧП возле Юпитера
Я прошел через шлюз в испытательный блок биолаборатории № 7 – как раз нерабочая смена была. Оказалось, что шлюзование ни много ни мало пятиминутная процедура. Большую часть времени робоконтроллер определял, не несу ли я сам биологической опасности, в том числе каков у меня уровень адреналина и есть ли воспаление десен. А для этого пускал лучики мне в глаза, выискивая маркеры болезни в кровеносных сосудах сетчатки, и просил широко зевнуть.
Ладно, вытерпел. Пропуск мне, кстати, Шайна Гольд оформила – как я понял, седьмая лаборатория целиком под «Де Немуром» лежала. И если уж я понадобился, то, значит, там техника моего профиля очень далека от ажура.
Внутри было в основном население из крыс и кроликов, у которых в условиях несколько пониженной тяжести вырастали огромные и разноцветные (за счет генной модификации) уши. Пара крыс мне сразу не понравилась, не потому что грызуны, а оттого, что какие-то вздутия у них на боку – это, впрочем, можно объяснить тем, что эти бедняги недолго живущие.
Ладно, мое дело получить низкоуровневый доступ и наладить нейроинтерфейсы. Исследователи работают с биоматериалом, что живым, что мертвым, с помощью манипуляторов, зондов, сканеров. Значит, нейроинтерфейсы должны выдавать оптическую, осязательную, обонятельную информацию, ничем не отличающуюся от той, что выдают обычные органы чувств. Правда, с добавлением того, что обычные органы чувств не выдают. Например, информацию, полученную при изучении материала на молекулярном и атомарном уровне, должны сделать чувственно постижимой для человеческого мозга.
Втыкаю нейрокабель в разъем, установленный в районе моего пятого шейного позвонка, – я обычно ношу на шее стильный платок, чтобы не пугать детей. Сперва прогоняю тестовую информацию, выводя ее через нейроинтерфейс на зрительные нервы.
Я как будто в темном, запыленном, но большом пространстве, лечу по неоновым трассам, пронизывая кубы и параллелепипеды – то есть массивы данных, просвистываю через фрактальные ажурные конструкции – объектные коды программ, пробуриваю скальные породы – низкоуровневый код операционной системы.
Примерно треть программного кода не работает, это сразу заметно по цвету и виду виртуального пейзажа.
Времени у меня в обрез, а код тут преимущественно вшитый на аппаратном уровне. Сейчас буду менять платы NanD-памяти в том красивом металлическом шкафу с мигалками, в котором трудно признать компьютерный разум. Скорее, похож он на навороченный кухонный комбайн. Старые платы – в ведро, свежие достаем из морозной емкости, выглядящей как чемоданчик-«дипломат». Так, первичный тест прошел, загрузилась новая копия самонастраивающейся операционки; вообще-то ее ядро я взял со своих интракорпоральных накопителей, которые почти ничем не отличаются от липосом жирового слоя. Новая операционка без воплей «даешь», но по-быстрому забрала все функции у прежней. Это ОС Зельда 2.0, которая отзывается и на прозвища, и на ласку.
– Зельдочка, милая, восстанови непрерывность памяти по фрагментам и копиям.
– Как скажешь, дружок. – Хорошо, хоть не папочка.
Теперь возьму беднягу-крысу на прицел, наведу на нее тубусы сканеров, протестирую сопряжение «машина-мозг». Программа визуализации делает шкурку зверька прозрачной, затем подключаются осязательные центры моего мозга. Я сенсорно в кровотоке крысы чувствую вязкость жидкости и легкое покалывание от эритроцитовых дисков, вижу заросли мышечных волокон… Уже ощущаю отдельные клетки, на моих пальцах словно катаются шарики белковых глобул. Эти клубочки раскручиваются, теперь чувствую тоненькие вибрации водородных связей и гудение вандервальсовых, ощущаю структуру гидроксильных и карбоксильных групп, как «уголки» и «зигзаги».