Обыкновенная Арктика
Шрифт:
Игнат приносит ворох щепок, бросает на снег, говорит Костику: «Жги!» — и отворачивается.
Скоро среди торосов дымит костер. В чайнике над огнем тает снег, в снежной пустыне становится уютнее.
У костра сидят трое.
— Где-нибудь в Сочи сейчас… — задумчиво говорит Костик, — цветут магнолии. В Москве — сирень… А у нас — снег…
— Миф! Легенда! — обрывает его Старик. — Где цветут магнолии? Игнат, можешь ты поверить, что где-нибудь сейчас цветут магнолии?
Игнат смеется.
— А ведь цветут… — улыбается Старик, смотрит на снег и качает головой. — Здесь ни-ког-да не будут цвести магнолии. И не надо, а? Зачем нам здесь магнолии, скажи на милость.
— Ни к чему, — смеется Игнат. — Вот если б табак здесь посадить, это да…
Он высыпает из кармана на ладонь мусор и говорит:
— Поделимся, профессор?
— Кури!
Игнат закуривает.
В наступившей тишине слышно, как булькает вскипающая вода.
— Магнолии? — фыркает профессор. — Некий ученый, Довнер-Запольский его имя, всего лет двадцать назад писал в одном почтенном журнале, что север России самой природой предназначен для полудикого зверолова и рыболова и цивилизованный человек здесь может жить лишь по нужде. А? Знаешь, что мы сделаем, Игнат? В наказание этому «ученому» мы высечем эти слова на мраморе наших городов, которые будут шуметь здесь, в тундре, у самого Ледовитого моря.
Профессор смотрит на безжизненную даль залива, на белые горы, на медно-красные скалы, с которых ветром сдуло снег…
— Гигантская плавильня, — говорит он задумчиво. — Миллионы лет свершался в недрах земли титанический труд. Мы найдем его следы. Мы нашли нефть, нашли мезозойские угли. Найдем и верхнепалеозойские, типа норильских. Это, друзья, настоящий, честный, высококалорийный уголь. Пароходы пойдут на нашем угле. Камчатка получит дешевую соль, которую мы здесь добудем. Возникнут заводы, промыслы, города, театры.
— Партии строителей придут вслед за нами, — подхватывает, увлекаясь, Костик. — Они придут на больших отличных машинах, которым не страшен будет ни десятибалльный шторм, ни ветер.
— Что ветер! — усмехается Игнат. — Да мы ветер заставим вертеть наши двигатели. Экая силища!
В кастрюле вскипает молоко. Игнат бережно выливает его в алюминиевую кружку и подносит профессору.
— А вы? — подозрительно спрашивает Старик.
— И мы.
Игнат берет две кружки и, повернувшись спиной к профессору, наливает в них кипяток из чайника и капли молока из кастрюли.
— Вот и мы, — говорит он, протягивая дымящуюся кружку Костику.
Старик греет руки об алюминиевую кружку, вдыхает в себя ласковый запах молока и произносит:
— Выпьем за жизнь, которая возникает здесь и для рождения которой мы… мы… ничего не жалели.
…Подле догорающего костра, спрятавшись в спальные мешки, спит партия. Костику снится, что он в Москве, на Патриарших прудах, угощает товарищей. Странно сервирован стол: острые сахарные головы, как торосы, молоко в бензиновом бидоне, консервные банки.
Только Игнат не спит. Осторожно выползает он из мешка, озирается, прислушивается к сонному дыханию Костика и хрипам Старика — и уходит. Скоро его фигура скрывается в торосах.
На Патриарших прудах шумит пирушка. Товарищи окружают Костика, радостно трясут его руки, трясут…
Он просыпается. Над ним — Игнат.
— Пора! — говорит Игнат и идет будить профессора.
В небе по-прежнему висит большое солнце. Который час сейчас? Два часа дня или два часа ночи?
— Профессор! — докладывает Игнат. — Пора!
— Да, да, — встряхивается Старик. — Да, в путь!
— Разрешите доложить, профессор. Я сделал разведку пути. Впереди — сплошное поле торосов. Нам не пройти.
Старик хмуро слушает, вокруг рта его образуются жесткие складки.
— Ну? — произносит он.
— Докладываю также: горючее на исходе.
Старик спокойно идет к машине, Игнат и Костик — за ним.
— Я жду приказаний, профессор.
— Я ведь сказал: в путь!
…Снова скрип ломающихся льдин, скрежет торосов, хрип мотора, лязг лопат — музыка дороги.
— Сколько прошли? — шепчет к вечеру Костик.
— Пятьсот метров.
— Не много…
На привале он раздает последние галеты.
— Все, — говорит он.
— В путь! Нет продовольствия, на исходе горючее, — подводит итоги начальник. — Какое же может быть другое решение? В путь, дети мои, вперед!
Это «вперед!» профессора все время висит над Костиком. Он разгибает спину и слышит: «Вперед!», он бросается с лопатой к гусеницам и слышит: «Вперед!» И сам шепчет пересохшими губами:
— Вперед! Вперед!
Игнат слишком поздно догадался надеть желтые очки. Его глаза слепнут от дьявольского сияния снега. Он уже плохо видит дорогу, но упрямо бросает машину на торосы.
— Я, кажется, слепну, профессор, — бормочет он.
Вруг машина разом останавливается. Толчок выбрасывает Костика из кузова. Он падает, подымается, привычно хватается за лопату.
— Опять торос?
Игнат сдирает с рук рукавицы, срывает очки, — он хочет быть спокойным, но движения его впервые за дорогу нервны, — и говорит:
— Товарищ начальник! Горючее кончилось.
Костик опускается на снег и испуганно смотрит на Игната.
Лицо Игната осунулось и постарело, беспомощным взглядом окидывает он свою машину, словно уже прощается с ней. Старик смотрит вперед на дорогу, потом на горы и говорит, стараясь быть насмешливым:
— Здесь, в горах… мы открыли с тобой, Игнат, тысячи тонн нефти. А ты жалуешься, что у тебя горючего нет…
Теперь они похожи на людей, потерпевших кораблекрушение. Молча сидят у заглохшей машины. Костик все время протирает очки.