Обыкновенная биография
Шрифт:
На высотку выходят наши танки, и вопль радости, перемешанный с ужасом, проносится по большаку. Люди бросаются к обочинам и бегут в нашу сторону к орешнику. Немцы строчат из пулемётов бронемашин. Душераздирающие крики женщин и визг детей сливаются с истошным рёвом раненых и перепуганных коров. И над всей этой нечеловеческой симфонией в предсмертной агонии надрывается немецкий пулемёт.
Многие так и не добежали до заветного орешника.
Нас трое. Младший сержант Медведев, молодой курносый паренёк, токарь свердловского завода ВИЗ, ревёт и требует:
— Лейтенант, ну товарищ лейтенант, ну разрешите!
— Сиди и не рыпайся! Слышишь?
— Ну вот этого, вот … — и
— Я и вам говорил, нас никто не заметит, — как бы оправдываясь, бормочет он.
Немцы поспешно удирают по большаку, усеянному трупами. Глубокий овраг мешает танкам выехать на дорогу, а по очищенному большаку уже идёт немецкая колонна. Танки выходят на прямую наводку и гвоздят! гвоздят! гвоздят! оставляя на дороге добрую треть удирающих.
С тяжёлыми боями наши части освободили г. Карачев, оставив на его подступах последние танки.
Вышибли немцев из Брянска и встали в дремучих брянских лесах.
Мы ждали новых машин и людское пополнение.
Уральский Добровольческий корпус неплохо начал. Нам было вручено гвардейское знамя. [1]
БРЯНСКИЙ ЛЕС
8 глава
Брянские леса — это глушь величественная неколебимая красота.
Ноябрь 1943 года. Медленно падают крупные хлопья снега. Брянский лес — это мерно и с достоинством покачивающиеся стволы деревьев. Красавица сосна с уважением склонилась кроной к своей молодой, запорошенной снегом соседке, скрипнула стволом, чтобы привлечь её внимание, и вот теперь, тихо и не торопясь, повествует ей были-сказания брянского леса. Она, наверное, рассказывает сейчас о том, как вон на той дальней просеке лейтенант Пётр Романченко с десятком автоматчиков закупорил в лесной чаще немецкое подразделение с бронетранспортёрами. Он выдержал жестокий бой, непрерывно подбадривая своих бойцов непобедимо басовым окриком.
1
В рассказе о курских событиях отсутствует эпизод, имевший последствия только для здоровья Т.В.: он и несколько бойцов залегли в ложбинке — шёл миномётный обстрел, снаряд попал в край ложбинки, Вульфовича накрыло пластом земли; когда его откопали, он увидел тела ребят в позах, не вызывающих сомнения. Вокруг была гробовая тишина. Вдруг из него прорвались слёзы и смех — характерный для серьёзной контузии синдром. Ни о какой медпомощи и мысли не было — продолжался бой, гибли люди, и он, чудом оставшийся в живых, должен воевать. Дальнейшая жизнь Вульфовича показала, какой неисчерпаемый запас сил даёт Бог человеку. Только с возрастом он стал замечать, что слух-то у него давно снижен, особенно на правое ухо; да ещё мучили периодически боли в спине. — Н.В.
Пленный немецкий офицер с вытаращенными глазами, будто он впервые увидел мир, заметив у штабной машины Романченко, ткнул пальцем в его направлении и заявил начальнику разведки:
— Das ist der Held (это герой).
Вид у фрица такой, будто «Held» — это он, а не Романченко.
Только вечером мы узнали, что Пётр весь день протаскал под лопаткой большой осколок. Ранили его в самом начале боя.
Брянский лес гостеприимно принимает в своё лоно танкистов-уральцев. Но не отдых принимает он нас, а на передышку. Надо обучить пополнение, укомплектоваться, ведь танки придут вместе с приказом на выступление.
Медленно иду по широкой просеке-дороге. Слева и
Где-то слева отдельные выстрелы и пулемётные очереди. Полигон.
Сержант раздражённо гнусавит в микрофон:
— Муром! Муром! Я — Калуга, я — Калуга, даю настрой: раз, два, три, четыре, пять! Почему не отвечаете? Почему, говорю, не отвечаете?
А в двухстах метрах «Муром» снял наушники и хладнокровно перематывает портянки.
За его спиной всевидящий сержант «Калуга».
— Сколько раз повторять надо, — генеральским тоном вычитывает сержант, — что во время дежурства у рации…
Справа в глубине леса тревожные удары в рельсу. Батальон поднимают по учебной тревоге. Расчехливаются танки, а безмашинные экипажи выстраиваются у пустых аппарелей, но они знают, что скоро в этих аппарелях будут стоять новенькие тридцатьчетвёртки.
На опушке леса большая землянка музвзвода. Идёт репетиция. Прислушиваюсь.
Ждите, ждите, мы придём. Сомкнуты ряды. Мы построим новый дом, Вновь взрасти сады. Слушай, Каунас и Псков Пушек наших гром. Слушай, мир! Пришла пора! Ждите! Мы! Идём!Вхожу.
— Здравия желаем!
Из-за пианино мне навстречу пробирается Наум Комм и, слегка шепелявя, отчитывает меня:
— Тэдка, где ты пропадал целую неделю, я уж думал, с тобой стряслось что-нибудь.
— Что это за вещь вы сейчас разучивали?
— Как! Ты не знаешь? Это «Марш Наступление».
И пытаясь руками передать драматизм и напряжённость мелодии, он напевает:
— Слушай, мир! Пришла пора, Ждите, (там) мы (там) идём!Я очень сдружился с Наумом. Он закончил Свердловскую консерваторию и пошёл добровольцем в корпус.
Он мне рассказывал:
— Ты знаешь, Тэдка, я ходил по улицам Свердловска и мне казалось, что весь город указывает на меня пальцем — такой молодой и не на фронте.
В музвзводе специально для концертов возят пианино. Наум часто играет.
— Наум, мне мои мальчики такую землянку смастерили, загляденье. Приходи вечером, только не забудь аккордеон.
У меня просторная землянка, но в ней как всегда тесно. Приходят мои старые друзья, товарищи по батальону, знакомые из соседних частей. Шутка, споры, тихие беседы, песни, рассказы и неизменный наш спутник — отборный мат. Витиеватости умопомрачительные! Вот у где поистине проявляются индивидуальности!
Вечера в Брянских лесах длинные и тоскливые.
Возникает идея создать содружество со строгим уставом и нормами поведения, подумать о том, куда ухлопывать свободное время по вечерам и обязательно штрафовать за ругань.
— Пора… отвыкать… от выражений… Война скоро кончится… а я маме «здравствуйте» не смогу сказать без ругани, — басит Романченко, пересыпая своё заявление отборными ругательствами.
— Правильно! Предлагаю установить штраф…
— По сто рублей за выражение! — выводит дискантом Андрюша Родионов.