Обыкновенная биография
Шрифт:
С первой строчки все насторожились, почуяв что-то родное.
… Сквозь заградительный огонь прорвались, Кричали и кололи на лету. А в полдень подчеркнул штабного палец Захваченную утром высоту.Адъютант Василий Курнешов приглаживает пробор и слегка выпрямляется.
Когда дышали мёртвые покоем, Очистить высоту пришёл приказ, И, повторив слова «разведкаАндрюша и Борис переглянулись, Зайдаль сидит, закинув голову, а Романченко сопит и ковыряет каблуком пол.
А час спустя заря позолотила Чужой горы чернильные края. Дай оглянуться — там мои могилы. Разведка боем, молодость моя!Тишина. Зорька Нерославский осторожно берёт у меня маленькую синюю книжицу. Переворачивает несколько страниц и читает, читает вдохновенно, почти не останавливаясь на знаках препинания. Он ворошит и без того всклокоченную шевелюру, на высоком лбу выступили капельки пота. Совсем ребячьи карие глаза вдруг заблестели сталью, слегка шевелятся кончики ноздрей.
У Зорьки книгу стихов берёт Виктор Кожин. В этой землянке он читает стихи впервые.
Белоус тяжело вздыхает:
— Э-эх! Вот ведь как пишут!
Наконец Зайдаль закрывает книгу.
— Я думаю, председатель, пора по берлогам.
— Пора.
Зайдаль вместо прощания произносит своим бархатистым баритоном:
— Разведка боем — два коротких слова.
И уже на пороге:
— Разведка боем, молодость моя!
О нас уже знают в корпусе. Замполит батальона узнал о предстоящем вечере «Любимая песня» и настаивает, чтобы мы его провели «в батальонном масштабе». Мы уступаем и не жалеем потом об этом. Собрался весь батальон. Я дирижирую огромным хором. Стараются петь тихо и задушевно. Хорошо получается пока «Из-за острова на стрежень», «Дубинушка» и «Вечер на рейде». Так создаётся самодеятельность мотоциклетного батальона. В ней принимают участие 55 человек, из них 12 офицеров. На всеармейском смотре наша самодеятельность занимает первое место, и так как денег на премию в политотделе не оказалось, мне дают 10-дневный отпуск в Москву.
Содружество устраивает мне проводы.
Была и водка, и закуска, и музыка, и все в сборе были, но что-то не веселилось. Все смотрят угрюминами. Я гляжу на Андрейку и не узнаю его. Он серьёзный и совсем взрослый и даже нос его мне кажется сегодня не такой курносый.
— Да! — глубокомысленно заключает Курнешов и запевает нашу любимую:
Ах, ночка осенняя с ветром, И нигде не видать огонька. Хочу обменяться приветом С милым другом хоть издалека. Вместе знали мы бури и вьюги, Вместе жили мечтою одной. Остался на память о друге Лишь один мундштучок костяной.Припев подхватывает всё содружество, и столько грусти и подлинного чувства вкладывается в эту простую песню, что понимаешь — так поётся в жизни считанные разы, так могут петь только настоящие… нет, не певцы… фронтовые друзья.
И никто из нас не полагал в эту ночь, что мы все вместе пели в последний раз.
ДОРОГОЙ ПОБЕД И ПОТЕРЬ
9 глава
Нет, боец, ничком молиться
Не годится на войне!
Нет, товарищ, зло и гордо,
Как закон велит бойцу,
Смерть встречай лицом к лицу.
И хотя бы плюнь ей в морду,
Если всё пришло к концу…
1944 год. Март. 1 Украинский фронт. От Киева наши войска вбили огромный клин, на острие которого кипит Ровно. Забираемся в острие. По дороге Васю Лысикова назначают начальником связи танкового батальона.
— Поздравляю, Вася, ни пуха тебе, ни пера.
— Тебе также. Знаешь что, Тэд, ты, может, приедешь ко мне в район сосредоточения. Вдвоём как-то лучше. Да и вообще повидаться.
— Обязательно. А ты позвони, как связь дадут.
— Ну, будь, Вася…
— Будь…
Увидеться нам так и не пришлось. С хода идём на задание. Отдельный разведдозор. Командир Романченко, я, на случай выбытия его из строя. 4 танка и двадцать автоматчиков с лейтенантом Евтушенко во главе. Пойдём в сорока километрах впереди основных сил и в 10–15 км от передового отряда.
Стемнело. Артиллерия и батальоны прорыва рвут оборону немцев в районе Острога — юго-восточнее Ровно, и танки медленно выползают из аппарелей и укрытий. Дорогу через лес прокладывает головная машина. То здесь, то там мелькает свет карманного фонаря или вырвется сноп искр из выхлопной трубы, и снова всё утопает во тьме и лязге.
Опушка. По колонне катится команда:
— Танки разведбата, вперёд!
Подходим к голове колонны. Подполковник Фомичёв, командир передового отряда, стоит на дороге, окружённый офицерами и связными.
— Ну, разведчики, — с лёгкой иронией говорит подполковник, — скатертью дорога! Ой, боюсь, что вас теперь и мощной рацией не достанешь, — говорит он, зная наперёд, что его танки будут сидеть на хвосте у разведки.
Романченко командует:
— Заводи! — И четыре мотора заполняют опушку рёвом.
— Остряки!! — орёт что есть силы Фомичёв, увидев меня и Романченко на броне головной машины, — какого рая вы уселись рядышком! Марш! — орёт он мне, указывая жестом на вторую машину. Я спрыгиваю, а Романченко принимает этот окрик за команду и трогает. На ходу прыгаю на лобовую броню второго танка и закуриваю. Поправляю автомат.
Забрезжила полоска рассвета.
Ну, теперь гляди в оба.
На последней машине Евтушенко. Маленький, привязчивый и необычайно трусливый. Как только «переплёт», он превращается в телка. Миномётный налёт. Все целы, только Евтушенко получил осколок в зад. Вот горе! На каждой остановке он, прихрамывая, ходит вдоль колонны и показывает всем отверстие в ватных штанах. Иллюстрируя выразительным жестом, он сокрушённо добавляет:
— А осколок тама. О-ох!
Многие не выдерживают и прыскают.
Разъярённый Романченко, услышав его жалобу в пятый раз, кричит:
— Катись в медсанбат, и чтоб твоего духу здесь не было. Едрёна мышь. Говорил майору — не давайте мне этого раздолбая. Не-ет, говорит, его воспитывать надо. Пошёл вон, чтоб я тебя больше не видел. Старший сержант Загайнов, прими командование взводом!
Евтушенко взмолился:
— Что ты! Куда я один пойду? До медсанбата, небось, километров 50. Нет, я лучше останусь, да и боли уже не так сильно.
Романченко уже остыл, но всё ещё рычит.