Очаг и орел

Сетон Эни

Но парень, подогретый ромом, продолжил, едва хозяйка умолкла: «И стрр-рашен у Айр-рсона был...»

Но старый рыбак сбил его с ног. Второй рыбак и приятель солдата бросились к ним, а Сьюзэн стояла и угрюмо наблюдала, как они колотили друг друга, разбив заодно и четыре ее кружки.

После этого случая она запретила всем военным вход в пивной зал, и для Ханивудов наступили трудные времена. Цены взлетели вверх, а с упадком рыболовства морской промысел потерял свое значение в городе. Процветали только фабриканты-обувщики.

Осенью 1864 года дела пошли еще хуже. Сьюзэн почувствовала страх, что привело к участившимся вспышкам гнева, которые сменялись долгим угрюмым молчанием. Кладовые были пусты, кредит исчерпан, кончилось пиво в последней бочке. Для того чтобы не умереть с голода, оставалось, кажется, только одно. Сьюзэн думала об этом несколько дней, но ничего пока не говорила мужу и дочери.

Роджер лежал с тяжелой простудой. Да и мало было бы толку от разговора с ним. Он мог бы только прочитать какие-нибудь стихи и сказать, что никто из Ханивудов не делал подобных вещей. А Эспер Сьюзэн не хотела волновать, пока не будет в этом прямой нужды. Девушка постепенно приходила в себя. Она немного поправилась и стала проявлять интерес к работе. Каждый день она ходила шить одежду с другими женщинами в Общество помощи солдатам и недавно была вместе с молодежью на одной ферме, по-соседски принимая участие в уборке кукурузы. К сожалению, у нее сейчас не было поклонников, но ведь Эспер никогда не считалась красоткой, да и молодых людей в городе осталось мало.

Однажды ясным октябрьским днем Сьюзэн приняла решение. Эспер вернулась из аптеки, где покупала лекарство для отца.

— Как папа? — спросила она у матери, отдавая сдачу.

— Кашляет, но уже поменьше. Загляни в горшок с фасолью.

Девушка подняла крышку.

— Но я не вижу солонины.

— Ее нет у нас. Патока тоже кончается.

Эспер удивленно посмотрела на мать.

— Разве ты больше не заказывала?

Сьюзэн не ответила. Она достала из плиты горшок с жидкой овсянкой и налила ее в миску для Роджера.

— Когда я сегодня забегала проведать бедную Нелли, то случайно встретила на Стейт-стрит Эймоса Портермэна, — сказала она.

— Вот как? — безразлично переспросила Эспер. — Мне никогда не нравился этот человек.

— А почему, собственно? Он недурен собой, он много делает для города и наших солдат, и речь у него вежливая.

— Обувщик. Чужак, — презрительно сказала Эспер. — Джонни... Джонни всегда говорил, что эти обувные фабрики разрушили наш рыбный промысел.

Зеленые глаза Сьюзэн сверкнули, но она сдержалась.

— Обувщики спасли город. Мы бы голодали без них. Эмбарго при моем отце разрушило рыбный промысел. Шторм сорок шестого, унесший Тома и Уилли, разрушил его. Война разрушила его, а не обувные фабрики.

Эспер, удивленная такой длинной тирадой матери, все же возразила:

— Ну, во всяком случае, я не люблю Портермэна.

— Это плохо, потому что он придет к нам сегодня во второй половине дня.

— Зачем, ма? В распивочную?

— Она закрыта и вряд ли откроется. Мистер Портермэн придет, потому что я пригласила его, — Сьюзэн остановилась у двери, ведущей из кухни в маленькую спальню, где временно находился Роджер. — Если мы хотим выжить, Хэсс, то, я думаю, должны научиться делать башмаки, — и она, шагнув в комнату, закрыла за собой дверь.

Эспер уселась на табурет, глядя на закрытую дверь. И как это мама может так поступать, никого не предупредив? Она всегда делает то, что считает нужным, и отдает распоряжения другим, что кому следует делать. Не может быть, чтобы дела шли так плохо. Денег маловато, но у всех сейчас так. Гостиница всегда приносила деньги и приносила бы их и теперь, не будь мама так строга к парням из гарнизонов. Но, осуждая мать за это, Эспер была к ней и справедлива. Сьюзэн хорошо вела хозяйство и, конечно, делала, что могла. Но последнее время дверной колокольчик звенел редко, они перестали готовить пирожки с рыбой и блинчики, которые любили постоянные посетители. Для Эспер это было пока только еще одним плодом проклятой войны. Она мало бывала теперь дома, стараясь чем-нибудь заняться то в Обществе солдатской помощи, то в клубе, то даже в церкви, где тоже была работа. Преподобный отец Аллеи приветливо встречал ее во время служб по средам и никогда не вспоминал о той их проклятой встрече. Эспер старалась не думать обо всем, что связано с Джонни. Лишь иногда ночью, прислушиваясь к шуму моря, она снова переживала страшную боль.

Вдруг зазвонил дверной колокольчик, и Эспер вскочила. Сьюзэн вышла из комнаты Роджера.

— Это, должно быть, мистер Портермэн, — взволнованно сказала она. — Сними передник и впусти его. Я приготовила очаг в гостиной. И умоляю — помни о хороших манерах.

Эспер насупилась.

— Ты могла бы сказать и раньше. Вечно ты обращаешься со мной, как с ребенком.

Эймос Портермэн был высоким, шести с лишним футов роста, довольно плотным мужчиной, а в своем толстом коричневом пальто он заслонил собой входную дверь Эспер невольно отступила, чувствуя себя маленькой рядом с ним, несмотря на свой рост. Его сложение ей не понравилось, потому что не нравилось в нем решительно все.

— Добрый день, мисс Ханивуд, — сказал гость, слегка поклонившись.

За его вежливостью, однако, Эспер почувствовала снисходительность.

— Здравствуйте, — сказала она, — мама вас ждет. Пожалуйте в гостиную.

Эспер подождала в пустом пивном зале, пока Портермэн снимет верхнюю одежду. Она заметила булавку с рубином в его черном галстуке, серый новый костюм из тонкого сукна и большую золотую цепь карманных часов. У этих обувщиков много денег!

Девушка провела гостя в холодную гостиную и достала спички.

— Позвольте мне, — сказал Портермэн и взял у нее коробочку со спичками.

Эспер следила за его громоздкой фигурой, пока он разжигал огонь в небольшом очаге. Незадолго до войны в городе появился человек с дрессированными зверями — собачками и медведем. Мистер Портермэн напоминал ей этого медведя, только с человеческим лицом. Когда он поднял голову, Эспер вгляделась в его крупное лицо с высоким лбом и соломенными волосами. Ей показалось, что он не так стар, как она думала. С тех пор как он приходил тогда справляться насчет квартиры, Эспер видела его только мельком.

Огонь в очаге весело затрещал.

— Спасибо, — сухо поблагодарила Эспер, садясь в кресло. Эймос сел в другое, и оно заскрипело под тяжестью его тела. Он откашлялся, но не заговорил. Его останавливала непонятная ему враждебность девушки, которую он едва помнил. Она не хотела ни разговаривать с ним, ни даже, кажется, смотреть на него.

— Скоро ли придет ваша мать? — спросил Портермэн со смешанным чувством любопытства и раздражения. Этот визит не был его инициативой. Миссис Ханивуд приглашала его столь настойчиво, что он отложил кое-какие дела на фабрике. Он уважал миссис Ханивуд и хотел ей помочь, раз она проявила интерес к работе. Но из-за этой девицы он чувствовал себя как незваный гость.