Очарование зла
Шрифт:
— Увы! — Орловская развела руками.
«Графиня, а жест как у галантерейщицы, — подумала Вера брезгливо. — Увы, мосье, тесьма этого оттенка как раз сейчас в нашей лавке отсутствует!»
Плевицкая с жаром схватила Скоблина за руку:
— Ты бы непременно бросился! — И с вызовом добавила, обращаясь к остальным: — Николя — человек безрассудной храбрости! Как-то раз он в одиночку вступил в неравный бой с целым взводом красных, прорвавшихся к его штабу!
— Это когда он вас отбил у комиссара? — невинно осведомилась Вера.
— О! — вымолвила Орловская наивно.
Гуль сделал короткое движение, как будто намереваясь прикрыть Орловскую своим телом.
Плевицкая некрасиво покраснела и поджала губы.
Вера взяла печенье, с хрустом разгрызла.
— И вообразите, госпожа Орловская, однажды Надежде Васильевне довелось даже петь самому комиссару Луначарскому и его супруге… Представляете, те ничем ее не наградили. В отличие от государя, одарившего нашу Надежду Васильевну брошью. Да-да, этой самой. Можете видеть ее на груди Надежды Васильевны!
Орловская послушно перевела взгляд на пышный бюст Надежды Васильевны. Плевицкая шевельнула рукой, словно бы намереваясь прикрыть драгоценную брошь ладонью.
Вера высунулась из кресла и заговорщически сказала:
— Не бойтесь, госпожа Орловская. Вы вполне можете дотронуться до броши. Надежда Васильевна дозволяет это лицам монархических убеждений.
Гуль не выдержал:
— У меня складывается такое ощущение, Вера Александровна, что вы сомневаетесь в правдивости рассказа госпожи Орловской!
Орловская раскрыла глаза еще шире. С детской обидой уставилась на Веру.
Плевицкая наконец взорвалась:
— Разумеется, она сомневается! Она, несомненно, разделяет убеждения своего бывшего мужа Сувчинского и своего приятеля Эфрона, которые не устают твердить на всех углах, что большевики-де спасают Россию!
«Она» фыркнула:
— У них, по крайней мере, есть убеждения… В отличие от некоторых. Которые во дворцах исполняют «Боже, Царя храни», а в хижинах резко меняют репертуар до «Интернационала».
Плевицкая вспыхнула, но ее праведный гнев потонул в благодушном рокотании Крымова. Хозяин виллы очнулся от приятного оцепенения, в которое погрузили его чаепитие на свежем воздухе и гул знакомых голосов, и не без удивления обнаружил, что разговор, кажется, начинает принимать неприятный характер. Поэтому Крымов возгласил:
— А знаете, господа, кому раньше принадлежала моя вилла?
«Господа» не знали, но хотели бы узнать. Плевицкая еще немного пошипела вполголоса, но Вера ее не слышала, вместе со всеми, подмигивая Орловской («Давайте, сударыня! Коли уж вы в Париже, так давайте!»), подхватила:
— Не знаем! Не знаем!
— Расскажите! — скрипнула робко Орловская.
— Ну так вот, — хлебосольным тоном объявил «единственный на всю Россию прозорливец», — вилла эта принадлежала Мата Хари.
— Знаменитой шпионке, расстрелянной французами? — изумилась Вера.
— Танцовщице? — одновременно с нею изумился Гуль.
Они переглянулись, и Вера прыснула, а Гуль отчего-то покраснел.
Вера хлопнула ладонями по подлокотникам.
— И что же получается, господин Крымов, — выходит, я сижу в том самом кресле, где когда-то сидела Мата Хари?
— Вполне возможно, вполне возможно, — с довольным видом прожурчал Крымов. — Приобретя по приезде в Париж эту виллу, я не поменял мебель.
— Интересно, — задумчиво произнесла Вера, — почему она стала шпионкой?
Гуль глянул на нее. Ответ «от скуки и по глупости» вертелся у него на языке — будучи журналистом, он читал в старых газетах отчеты по делу Маты Хари и поражался очевидной их нелепости. Однако вслух Гуль произнес нечто совсем другое:
— А это, Вера Александровна, вообще весьма любопытная тема. Почему люди становятся шпионами? Требуется ведь какое-то особое призвание, как в любом ремесле, не находите? Все дело даже не в качестве, а в количестве призвания: скажем, для того, чтобы стать сапожником, призвания требуется совсем немного, для таксиста его не нужно вовсе, а вот быть поэтом или шпионом — тут без целого воза призвания просто не обойтись. Нельзя быть немножко поэтом или слегка шпионом. Это дело забирает человека полностью.
— Ну да, — лениво согласилась Вера, рассматривая свои ногти.
Орловская испуганно уставилась в рот Гулю. Тот на время позабыл о своей подопечной и о необходимости оберегать ее от всего грубого и резкого. Продолжал все так же вдумчиво и серьезно:
— Так из-за чего же?.. Из-за денег? Вряд ли. Неудовлетворенное честолюбие? Хорошенькое честолюбие, если о твоих закулисных подвигах никто никогда не узнает. Желание поворочать судьбами других людей и целых государств? Еще одна нелепица. Быть винтиком в огромном механизме — и даже не знать о конечных целях общего движения всего механизма… Может быть, это занятие попросту соответствует авантюрному складу характера, вот и все…
— Ну, — сказала Вера, — может быть…
— А наша эмиграция, — продолжал Гуль, — весьма питательная среда для произрастания всяческих шпионов.
— Почему? — испуганно каркнула Орловская.
Гуль окончательно забыл о ней, увлеченный темой разговора:
— Прежде всего потому, что у людей, оказавшихся на чужбине, неизбежно возникает проблема выбора. Либо продолжать прозябание в качестве граждан второго сорта, либо попытаться вернуться на Родину и быть ей полезными. За право обрести советский паспорт и преображенное отечество товарищи из ГПУ могут потребовать все что угодно.