Очарованная душа
Шрифт:
«Однако ведь я решила… Ведь я должна, однако, решить… А что же я решила?»
Но где тут знать, когда существует на свете этот взгляд, выпивающий до дна твою душу! Думать? Как тут думать, как тут обрести себя вновь!
Она сама ничего не знала, она гибла… А пока – до чего же хорошо, когда тебя так любят! Лишь одно она и могла сделать – для этого понадобилось невероятное усилие: попросить Рожэ не торопиться со свадьбой. И выражение лица Рожэ сразу стало таким разочарованным, таким удрученным, что у Аннеты не хватило мужества продолжать. Разве можно огорчать родного своего мальчика? И она поспешила приласкать
А потом Рожэ уехал. Аннета посмотрела в зеркало на свое растерянное лицо и снова заколебалась. Как выпутаться! Она взглянула на вещи, приготовленные было к отъезду.
– Поработала! Пожала плечами, засмеялась. Что за прелесть этот Рожэ!
Снова спрятала в комод одежду и всякие мелочи, которые собиралась уложить в чемодан.
«И все же, – думала она, – я не хочу, не хочу!..»
Вспылив, уронила рубашки. Бух! Вслед полетели туалетные щетки… Она отшвырнула ногой ворох одежды, рассердилась…
Потом стала поднимать – нагнулась до полу. Но, не закончив уборки, вдруг почувствовала усталость и уселась прямо на паркет – гордиться силой воли было нечего.
– Полно! – заметила она, вытянувшись на ковре. – Впереди у меня целых четыре месяца, – успею переменить решение…
Зарылась лицом в подушки и, лежа на животе, принялась считать дни…
Бриссо благоразумно пошли навстречу желанию Аннеты отложить свадьбу: они боялись, что, поспешив, испортят дело. Но сочли необходимым пока окружить Аннету заботами. Нельзя предоставлять ее самой себе: девушка со странностями, как бы не выскользнула из рук.
Приближалось Вербное воскресенье. Бриссо пригласили Аннету провести Пасху в их бургундском имении. Аннета приняла приглашение неохотно: было соблазнительно и страшно-страшно, что отягчит цепи, которые уже связывали ее, страшно, что совсем потеряет себя или все разорвет, страшны были и всякие другие вещи, поопаснее, в которых ей не хотелось разбираться.
Она и не пыталась расстаться с влюбленностью и нерешительностью, которыми убаюкивала себя, – все это немного тяготило ее, но была в этом и своя прелесть. Хотелось, чтобы такое состояние продолжалось долго, долго. Но она хорошо понимала, что это вредно и что она не имеет на это права… перед Рожэ.
В конце концов она решилась откровенно сказать о своих тревогах сестре. Она еще и словом не обмолвилась Сильвии о своей любви к Рожэ, а ведь поверяла ей все: часто рассказывала о других своих вздыхателях. Да, но других-то она не любила! А вот имя Рожэ утаивала.
Сильвия разахалась, назвала ее «тихоней» и хохотала как сумасшедшая, когда Аннета попыталась объяснить ей причину своей нерешительности, своих сомнений, терзаний.
– Ну, а твой птенчик хорош собой? – спросила она.
– Да, – ответила Аннета.
– Любит он тебя?
– Да.
– И ты его любишь?
– Люблю.
– Что же тебя удерживает?
– Ах, все это так сложно! Как бы это объяснить? Я его люблю… Очень люблю… Он премилый!
(Она принялась с увлечением описывать его под насмешливым взглядом Сильвии. Вдруг замолкла.).
– Очень, очень люблю его… И в то же
Потом он чересчур уж меня любит. Так и съел бы меня.
(Сильвия расхохоталась.).
– Правда, так всю и съел бы, всю мою жизнь, мысли мои, воздух, которым Я дышу… О, мой Рожэ любит поесть! Одно удовольствие видеть его за столом. Аппетит у него хороший. Но я-то не хочу, чтобы меня съели.
Она тоже смеялась от души, и Сильвия смеялась, обняв ее за шею и сидя у нее на коленях. Аннета продолжала:
– Ужасно вдруг почувствовать, что тебя, вот так, живьем, проглотили, что не осталось у тебя ни капельки своего, что ты не можешь больше ни капельки своего сохранить… А он этого даже и не подозревает. Любит меня до сумасшествия, но, по-моему, он, знаешь ли, и не старается меня понять, даже не думает об этом. Пришел, взял, унес…
– Чертовски приятно! – вставила Сильвия.
– У тебя одни глупости на уме! – сказала Аннета, обнимая ее.
– А что же у меня должно быть на уме?
– Замужество. Это дело важное.
– Важное? Положим, не такое уж важное!
– Что? Отдать всю себя, ничего не сохранить – и это не важно?
– Да кто об этом говорит? Только сумасшедшие!
– Но он хочет завладеть всем! Сильвия хохотала, извиваясь, как рыбешка.
– Ах ты. Птичка! Преглупенькая! Простачок-дурачок!..
(Ничего сложного, казалось ей, тут нет: говори, что хочется, отдавай, что хочется, а все остальное сохраняй да помалкивай! Она, любя, трунила над мужчинами и их требованиями. Не очень-то они хитры!).
Да, но ведь и я-я тоже не хитра, – сказала Аннета.
– Уж это так! – воскликнула Сильвия. – Ты все принимаешь всерьез.
Аннета с сокрушенным видом согласилась.
– Просто несчастье какое-то! Хотелось бы мне быть такой, как ты. Вот ведь выпало человеку счастье!
– Давай меняться! Уступи мне свое! – предложила Сильвия.
Аннета совсем не хотела меняться. Сильвия ушла, приободрив ее.
И все же Аннета не понимала себя! Была сбита с толку.
«Занятно! – раздумывала она. – Я хочу все отдать. И хочу все сохранить!..»
На другой день – то был канун отъезда, – когда она, уложив все нужное в чемодан, опять начала мучить себя, пришел нежданный гость и усилил ее тревогу, которую она вдруг осознала яснее. Ей доложили о Марселе Франке.
Он любезно и учтиво поговорил о чем-то, а потом намекнул на помолвку – Рожэ не делал из нее тайны. Мило поздравил Аннету; в его тоне и глазах было что-то ласково-насмешливое, сердечное. Аннета чувствовала себя с ним непринужденно, как с прозорливым другом, которому не нужно все говорить и от которого нечего скрывать, потому что понимаешь его с полуслова. Заговорили о Рожэ, которому Марсель Франк завидовал – и с улыбкой признался в этом. Аннета знала, что он говорит правду, что он влюблен в нее. Но это им ничуть не мешало. Она спросила, какого он мнения о Рожэ, – молодые люди были хорошо знакомы. Марсель рассыпался в похвалах, но она настаивала, чтобы он рассказал о нем не такие общеизвестные вещи; поэтому Марсель шутя ответил, что описывать Рожэ не к чему, – ведь она знает его так же хорошо, как и он. И, говоря это, он в упор смотрел на нее таким проницательным взглядом, что Аннете стало не по себе и она отвела глаза.