Очарованная мраком
Шрифт:
Я резко поднялась и выплеснула в мойку остывший чай.
– Теть Нель, я пойду, наверное. – Наклонилась и мазнула губами по теткиной щеке. От щеки сладко пахло пудрой. Коротко взглянула на мачеху, кивнула ей и вышла из кухни.
Азалия проводила меня душераздирающим вздохом и выразительным поднятием четко прорисованных бровей. Я увидела, как тетка понимающе покачала головой и смерила меня осуждающим взглядом. Я шла по коридору, а в спину мне неслось:
– За что? Неличка, ну вот скажи – за что она так со мной? Разве я заслуживаю?
– Аличка, да что же ты такое… – завела Нелли.
– Погоди,
Она перестала сдерживаться и разрыдалась, уронив голову на руки. Возле двери в свою комнату я оглянулась и увидела, что тетя Нелли тоже заплакала и принялась поглаживать Азалию по волосам.
Я понимаю тетку: должно быть, ей больно, обидно за брата, которого не понимала собственная дочь, а еще, конечно, очень неловко. Азалию она, в сущности, практически не знает, видит второй раз в жизни. В июле, на свадьбе, новая родственница произвела на тетю Нелли благоприятное впечатление. Она не скрывала восхищения снохой и радости при виде отца: он тогда выглядел просто чудесно – сияющие глаза, ликующая улыбка. Должно быть, Азалия показалась ей женщиной умной, даже лучше того – мудрой, интеллигентной, душевной.
Она многим такой казалась.
Больше Азалия и тетя Нелли не виделись вплоть до похорон. Но каждый раз во время телефонных разговоров папа взахлеб рассказывал сестре о своей Аличке. Мою неприязнь к новой папиной избраннице Нелли считает проявлением эгоизма, ревности и самовлюбленности. Она очень на меня сердится и стыдится за мое поведение.
– Аличка, милая моя, успокойся. Что ты, перестань, пожалуйста, – беспомощно бормотала она. – Дина еще совсем девчонка. Избалованная, конечно. Но ведь без матери росла, Наиль ей и за маму, и за папу… Не обижайся на нее.
– Разве я обижаюсь?! – почти выкрикнула Азалия. Я зашла к себе и закрыла дверь, но все равно слышала, как мачеха дрожащим от слез голосом громко говорит: – Просто… Неужели нельзя хоть на какое-то время забыть о конфликте? Ради памяти отца!
– Да, Аличка, да. – Тетя Нелли невольно тоже стала говорить громче.
Я стояла, привалившись к двери, и зачем-то слушала весь этот бред.
– Наиль, конечно, избаловал ее. Я всегда говорила: нужно жениться, у ребенка должна быть мать. Тем более у девочки! Так радовалась, что он наконец-то женился. Поздновато, конечно, Дина уже выросла… Ой, то есть я сказала не в том смысле, что ему надо было кого-то другого пораньше выбрать, а просто… – Тетка совсем запуталась в словах и замолчала.
– Так стараюсь, всей душой к ней готова, а она…
Азалия продолжала жаловаться и стенать, тетя Нелли ласковым воркующим голосом уговаривала ее успокоиться.
Головная боль нарастала, наполняла меня изнутри. Гудели ноги, мутило. Я села на пол и сжала виски руками.
«Быстрее бы уж…» – почему-то подумала я.
А что – быстрее? Чего я ждала? Я и сама не могла понять. Но в глубине души росло и усиливалось какое-то странное, нехорошее чувство. Бывает же, когда ты откуда-то знаешь: должно случиться нечто плохое. Знаешь – и хочешь, чтобы оно случилось, потому что тогда кончится неизвестность.
Одновременно с этим мне ужасно хотелось сбежать, оказаться подальше отсюда.
Напряжение висело в воздухе, как шаровая молния. Я некстати вспомнила, как в летнем лагере, после отбоя, ребята пугали друг друга страшилками про Черную руку, Красное пятно и эту самую молнию. Будто бы девочка и мальчик остались дома одни, а бабушка ушла и строго-настрого наказала закрыть окошко, если начнется гроза. А иначе шаровая молния залетит! Но дети, естественно, не послушались, и огненный мяч влетел в окно, проплыл через всю комнату и сжег непослушных детей, а заодно и всю квартиру. Только угли остались.
Мне казалось, что и со мной тоже вот-вот случится нечто ужасное: чувство обреченности неумолимо надвигалось, наползало… Даже не казалось – я была в этом уверена.
Глава 3
С трудом поднявшись на ноги, я медленно пересекла комнату и подошла к окну. С одиннадцатого этажа открывался шикарный вид. Правда, сейчас было темно, лишь далеко внизу вспыхивали и переливались разноцветные огни. Подмигивали фарами автомобили, щедро рассыпали бриллиантовые блестки рекламные вывески, светились уютным светом окна домов. А за домами – широкое темное пространство: это мирно дремала закованная во льды река.
Сменив жилье, я больше всего скучала именно по этой захватывающей дух панораме. Крохотная квартирка, которую я снимала, находилась на втором этаже, и мне страшно не хватало этого вольного волжского простора. Казалось, меня заживо засунули в тесный душный гроб.
Я задвинула шторы и опустилась на кровать, обвела взглядом комнату. Это мой мир, моя вселенная, место силы. Мы переехали в этот дом через пять лет после маминой смерти. До этого жили в квартире, которая осталась от бабушки и дедушки, маминых родителей. Сначала в «двушке» было тесновато: четверо взрослых и я. Потом жильцы один за другим стали навсегда покидать дом: мама, вслед за ней бабушка, потом дед. Мы с папой остались вдвоем. Квартира осиротела, притихла, в углах затаилась скорбь.
Отец готов был пахать как проклятый, чтобы заработать на новое жилье и не возвращаться каждый вечер туда, где каждая мелочь напоминала об ушедшей жене и пропавшем счастье. К счастью, их с дядей Аликом бизнес вскоре стал приносить хороший доход. Продав старую квартиру, мы перебрались в противоположный конец города, словно спасались, бежали от чего-то.
Поначалу мне здесь не слишком понравилось: я привыкла к скромной маленькой хрущевке, и новые хоромы, где одна комната была размером почти со всю прежнюю квартиру, показались мне неуютными, чужими, даже враждебными. А потом я вышла на полукруглую просторную лождию – и буквально потеряла дар речи от увиденного. Озорной свежий ветер, наполненный ароматами трав и цветов, гладил меня по щекам и ласково трепал волосы. Наш дом тогда стоял почти на окраине города. Внизу зеленели изумрудные луга и перелески, сверкающая на солнце река была похожа на широкую серебряную ленту.