Очаровательная идиотка
Шрифт:
— Пойду к сэру Реджинальду…
Хозяин весьма ценил такт дворецкого, всегда будившего его с величайшей осторожностью.
— Доброе утро, Серджон.
— Здравствуйте, сэр.
— Какая сегодня погода?
— Хорошая, сэр.
Сэр Реджинальд недоверчиво воззрился на слугу.
— Вы не шутите, Серджон?
Дворецкий чуть заметно вздрогнул.
— Я никогда не шучу, сэр!
— Да, верно… прошу прощения. Подайте машину к без четверти десять…
7 часов 45 минут
Когда сэр Реджинальд Демфри входил в ванную, мисс Лайтфизер спускалась по ступенькам лестницы на станции Кентиш Таун, намереваясь воспользоваться Северной линией, а адмирал Норланд выходил из собственного домика в Грэйвсенде, чтобы сесть на восьмичасовой поезд в Лондоне.
8 часов 00 минут
Призывая верующих подумать немного о вечном спасении, колокол Христовой церкви разбудил молодого Петра Сергеевича Милукина, который, после того как уехал из Бристоля, стал именоваться Гарри Комптоном. Означенный Гарри снимал комнатку на Тэвисток-сквер у вдовы Пемсбоди, хорошо известной в округе консервативными взглядами, приобретенными во время трансваальской войны благодаря тайной, но оттого не менее пылкой симпатии к одному юному и блестящему
Тем временем обожавшая пешие прогулки мисс Лайтфизер вышла из метро на станции Юстон и направилась к Монтегью-стрит, в свое ателье. Она прошла под окнами Петра Сергеевича Милукина, но тот, вопреки тому, что могли бы вообразить наиболее чувствительные души, даже не догадывался об этом обстоятельстве.
8 часов 15 минут
Инспектор Картрайт, один из самых блестящих представителей Интеллидженс Сервис, вытер губы, тщательно сложил салфетку и, поднявшись из-за стола, расцеловал свою жену Элизабет.
— Не жди меня к обеду, дорогая, — сказал он перед уходом.
Элизабет пожала плечами. Уже давным-давно, смирившись с неизбежным, она перестала ждать мужа — нормальная, размеренная жизнь явно не для них.
А в Панти констебль Боб Карузерс уже успел позавтракать и со вздохом удовлетворения ложился в постель. Все, что сегодня произойдет в Лондоне, его уже не касается.
8 часов 30 минут
Как всегда по утрам, выйдя из ванной, сэр Реджинальд Демфри долго разглядывал свое отражение в зеркальном шкафу и не мог удержаться от тяжкого вздоха. Представшее его глазам печальное зрелище и в самом деле не могло не вызвать сочувствия: фигура была пока еще ничего себе, но в остальном шестой десяток завершался очень скверно. Под глазами — мешки, на лбу и на щеках — морщины, на висках — глубокие залысины, волосы поседели и стали какими-то тусклыми, у губ залегла горькая складка, а глаза выцвели. Нет, в самом деле, сэра Реджинальда собственный вид отнюдь не радовал, а его и без того обычно бледное лицо приобретало землистый оттенок от одной мысли, что внешняя разруха — лишь слабое отражение внутренней. Демфри догадывался, что его сосуды изношены до последней степени, и под двойным напором холестерина (бесконечные порции яичницы с беконом, которые он поедал, с тех пор как оставил соску, конечно, не могли пройти даром!) и множества забот, не дававших ему вздохнуть, он вполне созрел для хорошенького инфаркта миокарда. Впрочем, это самый тактичный, а потому весьма ценимый в хорошем обществе способ уйти в отставку.
Подумать только, что в свое время сэр Реджинальд Демфри слыл одним из самых бесшабашных повес Лондонского университета! Но это было до того, как он познакомился с Барбарой и согласился возглавить сектор «Д» Адмиралтейства.
Барбара принадлежала к разряду женщин — стихийных бедствий, что рождаются в каждом поколении и испокон веков доводят тех, за кого вышли замуж, до преступления, алкоголизма или, в лучшем случае, до язвы желудка. Тридцать лет назад Барбара Пеллрайт являла собой славу «Шепердс Буш Эмпайр» и, по единодушному мнению критиков, в ревю Let me listen youk heart [1] была «настоящим лакомым кусочком». Да, лакомым, но, как выяснилось, совершенно несъедобным, и тридцать лет спустя несчастный Реджинальд Демфри все еще не мог переварить глупость, сотворенную примерно в 1931 году. Ибо околдованный восхитительными ножками Барбары темпераментный молодой человек с чисто мужским отсутствием логики имел неосторожность просить руки танцовщицы, а та, со времен своего первого антраша мечтая стать «респектабельной дамой», немедленно согласилась. О, разумеется, она предпочла бы лорда, но, наведя справки и выяснив, что у родителей Реджинальда — вполне приличное состояние, а сам их единственный отпрыск подает блестящие надежды, Барбара быстро решилась стать спутницей его жизни. Сразу после свадьбы молодая женщина прекратила радовать супруга видом своих прелестных ножек, зато обнаружила самый отвратительный характер, какой только можно вообразить. Не прошло и года, как Реджинальд глубоко раскаялся в содеянной чудовищной ошибке, но в те времена мужчина, мечтавший сделать карьеру, не мог позволить себе развод, и мистер Демфри, вспомнив о короле Георге V и своей собственной преданности традициям доброй старой Англии, погрузился в пучину супружеской жизни. С того-то самого момента и начали потихоньку изнашиваться его коронарные сосуды, и каждый приступ бешенства, каждая жалоба, каждый перепад настроения чертовки Барбары истончали их оболочку. Однако с годами у миссис Демфри поубавилось злобы, и, по мере того как ее муж поднимался по ступенькам иерархической лестницы, Барбара с головой уходила в светскую жизнь. Впрочем, то, что все счета от портних, модисток и ювелиров получал один Реджинальд, свидетельствовало о неукоснительной супружеской верности. Таким образом, годам к пятидесяти мистер Демфри, ставший уже сэром Реджинальдом Демфри, мог бы наконец вкусить долгожданного покоя, тем более что в его распоряжении всегда оставались три блаженные гавани, в которые леди Демфри не имела доступа: работа, клуб и его собственная комната. Однако, надо думать, Провидение судило Реджинальду долю великомученика и обрекло на вечные изнурительные заботы. Едва избавившись от домашней фурии и обретя вполне умиротворенную и довольную жизнью супругу, сэр Демфри согласился возглавить в Адмиралтействе сектор «Д», куда стекались все секретные бумаги. Естественно, этот отдел больше всего привлекал любопытство иностранных генеральных штабов. С тех пор сэр Реджинальд жил в безумной тревоге, вечно опасаясь, что, невзирая на тысячи предосторожностей, шпионы доберутся до бесценных досье, и это станет как жесточайшим ударом для обороны Великобритании, так и непоправимым бесчестьем для него самого.
1
Позволь мне слушать биение твоего сердца (англ.)
8 часов 45 минут
Несмотря на то что оба
И однако ничто не предвещало, что Петр станет тем, во что он превратился теперь, — то есть начинающим шпионом на службе восточной разведки.
Родился он в Бристоле двадцать восемь лет назад. Отец, Сергей Милукин, работал поваром в большой гостинице, а его будущая мать служила там же горничной. Выходец из Белоруссии, Милукин-старший вовсе не жаловал сталинский режим, а потому воспитал сына в полном соответствии с духом британской демократии. Стало быть, все складывалось так, чтобы юный Петр вырос достойным подданным Короны. Долгое время он и оставался таковым. Однако около года назад, лишившись обоих родителей, Милукин-младший попытался стать администратором в заведении первой категории в Борнемауте, но ему несправедливо предпочли соперника, пользовавшегося надежным покровительством. Петр немедленно взъелся на капиталистический строй, обвинив его в непонимании истинных ценностей, и в гневе связался с людьми, которых Советы нарочно подкармливают на британской территории, дабы они поощряли всякого рода запоздалые политические призвания и наивный энтузиазм юношей, вступающих в сознательный возраст. Тот, с кем познакомился Петр, мигом смекнул, какую пользу можно извлечь из молодого человека, который одинаково свободно говорит по-английски и по-русски и к тому же выглядит как типичный британец. Его немедленно переправили из Бристоля в Лондон, но, чтобы не возбуждать подозрений Интеллидженс Сервис, в СССР не повезли, как того требовал Петр, а, напротив, постарались несколько умерить пыл неофита. Ему посоветовали — и в довольно жесткой форме — сначала усвоить марксистское учение и почитать хороших советских писателей, дабы однажды кривая не завела его на опасную дорожку, где вечно бродят гадюка уклонизма и крыса капитализма, измышляя всякие подлости.
В Лондоне Петр Сергеевич Милукин превратился в Гарри Комптона и окончательно порвал с гостиничным делом. Теперь он числился торговым представителем американской фирмы, выпускавшей кукурузные хлопья. Новые друзья позаботились, чтобы ему не пришлось слишком много писать в декларации, привлекая таким образом внимание полиции. Петр отнюдь не отличался трудолюбием, и частые визиты даже к самым любезным коммерсантам утомляли его не меньше, чем долгие часы, проведенные у себя в комнате в попытках постичь марксизм-ленинизм. Из этого ровно ничего не выходило, и Гарри начал с тревогой раздумывать, в какую опасную историю он сдуру вляпался, тем более что в глубине души очень любил Великобританию, с которой его связывали воспитание, сыновнее чувство и благодарность. Да вот только бывают ошибки, последствия которых непременно приходится расхлебывать. Те, к кому несколько месяцев назад от обиды и раздражения занесло Петра, очень ему помогли. И теперь его долг «вновь обретенным братьям» достигал такой цифры, что при одной мысли об этом молодого человека прошибал холодный пот. Он знал, что загнан в угол, а кроме того, просто боялся, зная, что новые «соотечественники» шутить не любят и при малейших признаках бунта ему, Петру Милукину, вероятно, придется совершить выдающийся кувырок в Темзу и побить все рекорды погружения на глубину. Однако тот факт, что он осознал всю чудовищность совершенной глупости, ничуть не утешал Петра Сергеевича Милукина, или Гарри Комптона. Успокаивало лишь то, что за восемь месяцев в обмен на благодеяния от него ровно ничего не потребовали. Сперва он всерьез опасался, что новые друзья заставят его прикончить старого доброго Мака [2] , подбросить бомбу в Палату общин или при всем честном народе оскорбить архиепископа Кентерберийского. Как видно, душа новоиспеченного советского шпиона слишком пропиталась мелкобуржуазным романтизмом. Со временем Гарри Комптон потихоньку уверовал, что СССР просто решил провести благотворительную акцию, взяв на вечный кошт любезного его сердцу Петра Сергеевича Милукина, который отказался от мнимых удовольствий капиталистического существования ради суровых будней коммуны. То, что этот выбор так и остался на уровне теории, молодого человека нисколько не волновало — ведь его новые друзья сами помешали ему вернуться на историческую родину.
2
Мак-Миллан — тогдашний премьер-министр Великобритании.
Однако погружение в самоанализ никогда не приносило особого удовлетворения Гарри Комптону (именно так мы и станем называть его впредь), а потому он просто жил как живется, немного печалясь, что марксизм-ленинизм запрещает верить в Бога, хотя именно сейчас он особенно склонен оценить отеческую заботу Всевышнего.
9 часов 00 минут
Приехав в Адмиралтейство, сэр Реджинальд вздохнул. Здесь он вне пределов досягаемости Барбары. Поднимаясь к себе в кабинет, начальник сектора «Д», как это часто случалось с ним в последнее время, размышлял, как он будет жить, когда настанет время уйти в отставку, если, конечно, до тех пор Господь, по милосердию своему, не сделает его вдовцом. Потом, прежде чем вызвать обоих помощников — Герберта Рутланда и Дональда Фаррингтона, стал проглядывать бумаги, разложенные на столе секретаршей.
Этажом выше адмирал Норланд тяжело опустился в кресло. Губы его горько кривились, сердце давила тоска — адмирал все никак не мог пережить, что больше не уйдет в плавание. Из окна кабинета он смотрел в небо поверх крыш и старался представить себе, будто по-прежнему стоит на мостике «Отважного». Наблюдая за движением облаков над столицей, старик вычислял силу ветра, а когда сильно задувало с юга, он распахивал окно настежь, надеясь уловить отдаленное дыхание моря. Адмирал и мысли не допускал, что возраст, хотя бы теоретически, может взять верх над ним и над его страстью к флоту. И вот, чтобы по-прежнему слышать словечки, без которых не мог обойтись, и постоянно видеть милую сердцу морскую форму, Норланд бросил якорь в Адмиралтействе, и каждое утро он воображал, будто явился туда за приказом отправиться в дальнее плавание. А в Грейвсенде его жена, затворившись в похожей на музей комнате, напоенной разными восточными ароматами, мирно грезила об ослепительных небесах Востока, не замечая туманов Темзы.