Очень далекий Тартесс (др. изд,)
Шрифт:
– Я отплыл в начале элафеболиона, а сейчас конец таргелиона... [примерно с 15 марта по 15 июня] Значит, три месяца.
– Ну, так очень далекие Касситериды лежат отсюда куда ближе, чем твоя Фокея.
– Вот как. Но плыть туда, говорят, трудно. Там же море как студень и не поддается веслу...
Тордул опять зашелся смехом. Он перевел своим дружкам слова Горгия, и те тоже загоготали.
– Хитер же ты, – сказал Тордул, хлопнув грека по спине. – Но отправить меня на рудник голубого серебра тебе не удастся.
– На рудник? – удивился Горгий. – Послушай, у меня и в мыслях не
– Да будет тебе, Горгий, известно, что путь на Касситериды – одна из великих тайн Тартесса. Эй, Ретобон! – крикнул он рябому. – Ну-ка спой греку закон об Оловянных островах.
И Ретобон, повинуясь, прочел нараспев:
Труден, опасен тот путь, что ведет корабли к островам Оловянным, Честь морякам, что ведут корабли потаенной дорогой. Если же кто чужеземцу расскажет великую тайну, Тайну пути на туманные, дальние Касситериды, - Будет казнен заодно с чужеземным пришельцем: Вырвав злодею язык, что поведал запретное слово, Тем языком и заткнуть согрешившее горло, Дабы, дыханья лишив, наказать его смертью. Все же именье злодея в казну отписать, в Накопленье.Тордул перевел все это Горгию и заключил:
– В Тартессе любопытных не любят. – Он покосился на лохматого, который, похрапывая, спал на краю стола. Понизив голос, продолжал: – Вот что расскажи ты нам, Горгий. Бывали у вас в Фокее времена, когда коварный царедворец прогонял законного правителя на чужбину или обращал его в рабство?
Горгий осторожно ответил:
– Почтенный Тордул, я купец и не вмешиваюсь в такие дела...
– Не называй меня почтенным, не люблю я это. Отвечай, я жду. Здесь нет лишних ушей.
Угораздило же меня заглянуть в эту дыру, подумал Горгий, отирая с лица обильный пот. Впутают они меня в беду...
– Бывало, – сказал он тихо.
– Так я и думал. – Тордул придвинулся поближе. – А теперь скажи: как поступали у вас изгнанные правители?
– Ну... бегали в соседние города... Бывало, скликали народ и...
– Дальше! – потребовал Тордул, видя, что грек замялся.
– И шли войной на того, кто их изгнал.
– Клянусь Черным Быком, это по мне! – Тордул жарким взглядом оглядел притихших дружков.
– Это было в давние времена, – поспешно добавил Горгий, – сам я ни разу не видел...
– Скоро увидишь! – Тордул трахнул кулаком по столу.
Тут произошло непонятное. Лохматый, что спал с перепоя, вдруг сорвался с места, метнулся к двери. И выскочил бы, если б Ретобон не прыгнул вслед, не подставил беглецу длинную, как жердь, ногу. Лохматого потащили в темный угол, вокруг сгрудилось несколько человек... На миг увидел Горгий безумно выпученные глаза, вывалившийся язык... Лохматый захрипел...
Топот ног, звон оружия – в погреб спускались стражники в желтых кожаных нагрудниках. В темном углу люди Тордула закидали тело удавленного тряпьем.
Воцарилась тишина.
– Есть ли здесь грек из Фокеи? – раздельно выговорил старший стражник греческие слова.
Горгий поднялся, не чуя под собой ног.
– Ты хозяин корабля? Великий царь Тартесса желает видеть тебя.
* * *
– Что же это за черная бронза, которую жаждал
заполучить ваш Горгий?
– Да что-нибудь вроде современной бериллиевой.
– Бериллиевая бронза? Ну, это действительно очень
прочный сплав. Кажется, его используют для особо важных
пружин и еще для чего-то. А в Тартессе делали из черной
бронзы мечи?
– Вероятно. Меч из черной бронзы перерубал обычный
бронзовый меч.
– Серьезное, значит, по тем временам оружие. Понятно,
почему был у них закон, запрещающий его продажу: боялись
соперничества. Так?
– Да. Опасались главного своего врага – Карфагена.
– Главный враг... Главная забота – выделка оружия... И
так на протяжении всей истории. До чего же все-таки
драчливо человечество. И не пора ли договориться,
остановиться...
5. ВЛАСТИТЕЛИ ТАРТЕССА
В каменной палате журчал фонтан. Певцов и танцовщиц за обедом не было – давно потерял к ним вкус престарелый владыка Тартесса.
Аргантоний сидел во главе стола. Сам рвал пальцами жирную баранину, сам раздавал куски – сначала верховному жрецу Павлидию, потом верховному казначеи Миликону, придворному поэту Сапронию, потом другим, кто помельче. Сотрапезников было немного – лишь самые приближенные, именитейшие люди Страны Великого Неизменяемого Установления. Царские кошки – рослые, откормленные – сидели вокруг Аргантония, утробно мурлыкали. Им тоже перепадали жирные куски.
– Замечаю я, Сапроний, – сказал царь, – последнее время ты много ешь, но мало сочиняешь.
Толстяк Сапроний всполошился, спешно обтер руки об одежду, воздел их кверху:
– Ослепительный! Каждый проглоченный мною кусок возвращается звучными стихами, славящими твое великое имя!
Аргантоний удовлетворенно хмыкнул. Он ценил придворного поэта за умение красноречиво высказываться. Искусство стихосложения было не чуждо царю: добрую половину тартесских законов он некогда сам, своею рукою, положил на стихи. И теперь нет-нет да и низвергалось на царя поэтическое вдохновение, и глашатаи выкрикивали его стихи на всех перекрестках, и помнить их наизусть был обязан каждый гражданин Тартесса, если не хотел быть замеченным в сомнениях.