Очень далекий Тартесс
Шрифт:
– Не знаю, светозарный. – Горгий обдумывал каждое слово. – Я прошел Столбы ночью и никого не видел.
– Никого не видел, – насмешливо передразнил Миликон. – И никто тебе ничего не передавал?
– Нет, – твердо сказал Горгий, почесывая под водой живот. Всегда, когда ему было не по себе, в животе у него холодело.
Миликон окунулся с головой, пофыркал, согнал ладонями воду с лица и бороды.
– Нахальных лжецов мы отправляем на рудники, – медленно сказал он. – Но я буду к тебе снисходителен. Через пять дней ты поплывешь обратно с грузом, которого желаешь.
– Спасибо, светозарный. Боги тебе воздадут за доброту. Но… не знаю, удастся ли мне снова без помехи пройти Столбы. Ты сам сказал, что карфагеняне…
– Ты сам сказал царю, что Карфаген – ощипанная цапля. Чего же ты боишься?
«Куда он клонит?» – беспокойно подумал Горгий, призывая на помощь всю свою изворотливость.
– Конечно, это так, – сказал он. – Но груз, который я повезу, заслуживает особой заботы, а мой корабль почти не вооружен. Я бы предпочел, светозарный, сухой путь до Майнаки.
Миликон провел пальцем под носом Горгия.
– Сухой путь закрыт.
– Как же так? – растерянно спросил Горгий. – Мне говорили в Майнаке…
– Ты слишком разговорчив, грек. Я тебе втолковываю, что горная дорога закрыта гадирскими отрядами. Твой корабль будет набит оружием. Через пять дней ты отплывешь. – Миликон, крупно шагая по ступеням, вышел из бассейна, лег на сплетенное из камыша ложе. Закрыл глаза. Добавил зевая: – Я дам тебе знать, когда нужно. С Амбоном торговли не затевай. Не разрешай своим людям бродить по городу. И помалкивай о нашем разговоре. А теперь ступай.
Горгий накинул на мокрое тело гиматий. Завязывая сандалии, сказал:
– У меня пропал матрос…
Миликон открыл глаза, приподнялся на локте.
– Когда? Как зовут?
Выслушав рассказ об исчезновении Диомеда, сморщился, поковырял пальцем в ухе.
– Я узнаю, где твой матрос. Ступай.
– Аргантоний… Ну и придумали вы имя тартесскому царю.
Уж очень на римское похоже.
– А мы не придумали. О долголетнем царе Тартесса Аргантоний, Серебряном человеке, есть прямые упоминания у древних авторов.
– А про подхалимов-придворных тоже упоминали древние авторы?
– Нет, мы их придумали.
– Оно и видно. Столь ранние времена – и такой классический подхалимаж.
– Согласны, это может показаться странным. Но ведь в Египте задолго до описываемых нами времен обожествляли фараона.
– Так то Египет! А Тартесс, как вы сами говорите, разбогател на торговле металлами. В таком городе должны были заправлять купцы, а не аристократы.
– Наверное, купцы и заправляли. Но ведь могло случиться так, что царь, все больше проникаясь сознанием значительности своей особы и все более опираясь на военную силу, со временем перестал с ними, купцами, считаться.
Вспомните Древний Рим: императорская власть покончила с республиканским строем…
– Ясно. Сейчас вы расскажете, как Калигула въехал в сенат верхом на лошади. Но не забывайте, что императорский Рим – более поздняя эпоха, эпоха разложения рабовладельческого общества.
– Правильно. Но обратили ли вы внимание, читатель, что у нас царь Аргантоний разговаривает с придворными не на тартесском, то есть не на иберийском, а на каком-то другом языке?
– Да, это подметил Горгий.
– Ну так вот. Существует мнение, что правители Тартесса были пришлыми элементами, чуждыми коренному иберийскому населению. Мифологическая традиция называет тартесских царей сынами Океана.
– Вы хотите сказать, они были выходцами из Атлантиды?
– Во всяком случае, в этом нет ничего невероятного.
Давайте поверим в существование Атлантиды, и тогда следует признать, что ее царства находились на сравнительно высокой ступени развития – это тоже мифологическая традиция. Быть может, атланты как раз и находились на ступени разложения рабовладельческого общества. И вот, когда погибло последнее из этих царств, уцелевшие от катастрофы сыны Океана…
– Принесли в Тартесс свои порядки?
– Может быть. Существует много легенд о пришлых учителях древних народов. Но учителя могли быть разные, а Тартесс весь окутан туманом легенд.
6. СУД НАД ПОЭТОМ НИРУЛОМ
Людской поток вливался в каменную палату судилища. Шли бородачи ремесленники, юркие базарные торговцы, хриплоголосые матросы с тартесских кораблей. Шмыгали в толпе бродяги-оборванцы вороватого вида, прислушивались к разговорам, на них посматривали подозрительно; кого-то невзначай стукнули здоровенным кулаком по голове, он завопил во всю глотку.
Просторное судилище быстро наполнялось. Простой люд теснился в отведенной для него части палаты за нешироким бассейном. Стояли плотно, бок к боку, вытягивали шеи, пытаясь разглядеть жреца Укруфа, судью, доверенного человека самого Павлидия. Про Укруфа в Тартессе говорили, что он помнит наизусть все шесть тысяч законов, не пьет вина и никогда но имел женщины.
Тощий, с ввалившимися щеками, с головы до ног в черном, сидел он в высоком кресле. Не было на Укруфе украшений, и даже сандалии его из потрескавшейся кожи не имели серебряных пряжек, точно это были сандалии не высокорожденного, а какого-нибудь полунищего цаплелова.
Над ним на возвышении пестрела яркими одеждами, посверкивала серебром знать. В первом ряду сидел Сапроний – голова надменно вздернута, руки уперты в жирные бока.
Укруф словно очнулся от дремоты – слабо махнул рукой. Тотчас трое стражников ввели из особых дверей в палату молодого человека. У него было бледное, заостренное книзу лицо, беспокойно бегающие глаза, копна жестких светлых волос. Стражники подтолкнули его, и он стал перед креслом Укруфа, выпростал руки из нарядного сине-белого гиматия, крепко провел ладонями по вискам, будто хотел вдавить их в лоб.